Философия литературы

Для русской культуры особенно актуален реализм потому, что склонность к мечтательности уносит русского человека в сказочные миры, и как следствие наш внешний мир часто остается неустроенным. Арсений Тарковский – одни из тех поэтов, кто ясно осознает свою двумирность. Его поэзия реализма выстраивает мосты между внешним и внутренним мирами человека с помощью активного мышления, через формулирование вопросов и ответов.

Автор способен взять обычный мир и расколоть его, буквально развалить его на составляющие части. Это может сделать и любой нигилист, экстремист, сумасшедший – отсюда неправомерное сближение сумасшедших и гениев. Но автор, дробя мир на элементы и на связи, – способен собрать его заново.

Литература во многом – это техника, а строительный материал писатель берет из опыта, который он пережил, пусть даже из фантазии. Это всё погружается в стратегическую память. Строительный материал для «Ста лет одиночества» Маркеса – это городок писателя, деревня по сути, в котором он провел своё детство у своего деда и бабки, которая и рассказывала ему мифологические истории. Миф – это не сказка, это документальное повествование о глубоком измерении мира, где залегает коллективная фантазия.

Темы секса и любви как двух противоположностей, тема одиночества и оставленности, власти и войны раскрывается лектором во взаимодействии с публикой.. Вводятся концепты любви философов Августина, Ойген Розеншток-хюсси, Мартина Бубера. Одна из цитат Маркеса о любви звучит парадоксально и, в тоже время, почти очевидно: «Секс – это утешение для тех, кто больше не может любить». После идеи преодоления одиночества через секс, Маркес рассматривает возможность преодолеть одиночество индивида через его единение и установление социальной справедливости со своим родом, через ведение войны с общим врагом. Но…

Абсурдный замысел человека увековечить людей, чья смерть осталась незаметной для этого мира.

Мартина Хайдеггера (1889–1976) иногда называют крупнейшим европейским философом после Платона, что говорит не только о глубине его дыхания, но и о неуклонном в течение жизни возврате к «целостному» мышлению, на общедоступном уровне воспринимаемому как своего рода сращение философского метода с поэтическим. И в самом деле, тексты позднего Хайдеггера всё более становятся словно бы пронизанными мелодикой и ритмами поэтического «волхвования». Вновь и вновь его внимание привлекают поэты с безупречным чувством сакральной основы бытия, в особенности Гёльдерин, Рильке, Тракль. Тексты о поэтах философ называет так: «это доверительная беседа мышления с поэзией, и именно потому, что им обоим свойственно исключительно-особое, хотя при этом и различное, взаимодействие с языком. Беседа (с-говор) мышления с поэзией происходит для того, чтобы выявить существо языка, с тем, чтобы смертные вновь учились проживать в языке».

В книге профессора Геннадия Барабтарло, лучшего переводчика сочинений В. В. Набокова на русский язык, ставится задача описания их в совокупности – как главы одного целого, исследуются не только «оснащение словесной выразительности», но и «сила испытующей мысли» этих произведений. В добросовестном стремлении раскрыть метафизическое и нравственное содержание творчества, теорию искусства и философию выдающегося русского писателя XX века Г. А. Барабтарло не знает равных. По словам Омри Ронена, ни одно аннотированное издание Набокова не может обойтись сегодня без обширных ссылок на труды этого филолога. Текст печатается с сохранением особенностей правописания автора На обложке и на вклейке фотографии работы Г. А. Барабтарло На обложке: Корнельский университет в городке Итака, на севере штата Нью-Йорк, над озером Каюга. В едва различимом из-за тумана здании, куда ведут загадочные следы, был кабинет профессора Набокова, и там же, в большой аудитории, он в 1950-е годы читал студентам курсы по европейской и русской литературе.

В этой книге идет разговор о ряде существенных линий в текстах русской, а также западноевропейской литературы (о «линии» зеркала, о «линии» страха падения, о «линии» кружения или кольца, о «линии» восточного чужеземца…). Кроме того, вы увидите, как эти «линии», сопрягаясь между собой, образуют единую динамическую картину.

В этой книге дается единый ответ на множество разнообразных вопросов. Например: • Почему Ельпенор падает вниз головой с крыши дома Цирцеи? • Почему в фильме «Зеркало» размокает и осыпается потолок? • Что общего у Чичикова с Кинг-Конгом? • Что означает торчащая из песка голова в фильме «Белое солнце пустыни»? • Почему падение убитого Ленского в снег сравнивается с падением снеговой глыбы по скату горы? • Почему чайки смотрят на Гайавату блестящими глазами? • Какая тысячелетняя тайна скрыта в подвижных голых локтях госпожи Пшеницыной в «Обломове»? И тому подобное. Для всех, кому это важно знать.

Книга «Другая Троица» рассказывает о «сущностной форме» – троичной основе литературных (и кинематографических) сюжетов: герой ↔ Хозяйка зверей (она же Прекрасная Дама) или Источник жизни и смерти (в виде той или иной стихии) ↔ двойник-антипод героя. При наложении на конкретный сюжет «сущностная форма» не делает его истолкование примитивным – наоборот, позволяет увидеть многие элементы в их взаимосвязи. Книгу «Другая Троица» можно рассматривать и как произведение фантастического жанра, а «сущностную форму» – как сквозной художественный прием этого произведения.

Монография посвящена выяснению причин, по которым Л. Н. Толстой в своём знаменитом романе «Война и мир» допустил важное умолчание – практически ничего не сказал о роли Британии и британцев в событиях эпохи наполеоновских войн. Это объясняется принципиальной позицией Толстого. Выработанная на основе осмысления богатого идейного опыта Западной Европы уникальная философия, побудила его «вывести за рамки текста» Британию, как страну, имевшую сильное идейное влияние на правящие и образованные круги России в XIX в. С точки зрения писателя, такое влияние (причём не только Британии, но и любой другой западной державы) искажало самобытный путь развития России. В романе существуют образы британцев и русских людей, воспитанных «на английский манер», но все они сознательно нарисованы чёрными красками. Британец для Толстого – пример человека, изуродованного механистической бездушной цивилизацией. Таким образом, роман «Война и мир» – это качественно новый уровень критического осмысления русским сознанием западноевропейского (в т. ч. и британского) идейного опыта на переломном этапе развития России.

Новая книга известного слависта профессора Евгения Костина посвящена особому месту русской литературы в истории России, а также ключевым фигурам этой литературы – Достоевскому и Толстому. Автор рассматривает подходы писателей к описанию человека и действительности не только как разные типы литературного дискурса, но и как потенциальную возможность разных исторических сценариев для России. «Литературоцентричность» русского культурного сознания, его влияние на психологию, поведение, социальные идеалы громадного количества людей, привели к тому, что выбор между Толстым и Достоевским был одновременно выбором между героями писателей и их «теориями». Первый подход к этой проблематике был осуществлен Е. Костиным в книге «Достоевский против Толстого» (СПб., «Алетейя, 2015), частично вошедшей в настоящее издание. Данная книга дополнена разделами, уточняющими взаимоотношения между писателями, анализируется их влияние на формирование основных ментальных концептов русской культуры. Отдельно рассматривается связь между глубинными структурами русского языка и развитием ментальных и культурных особенностей русской цивилизации. Книга предназначена для широкого круга читателей, не безразличных к судьбам литературы, культуры, истории, самой жизни России.

Пытливый ум журналиста и любознательность Фрэнка Герберта подарили миру удивительно продуманный и многослойный роман, получивший звание классики научно-фантастической литературы. Вереница разнообразных интересов писателя – юнгианская психология, графология, дайвинг, авиация и экология – внесли свой вклад в невероятно сложный и причудливый мир Дюны. А проблемы, которые волновали Герберта полвека назад, оказались как никогда актуальны в современном мире. Чтобы понять всю глубину романа, потребуются фундаментальные знания в области большего количества наук: экологии, философии, истории, этики, религии и лингвистики. Настоящая книга поможет разобраться в философских аспектах Вселенной Дюны и позволит понять те замыслы, которые вложил в нее автор. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Художественная философия писателя рассматривается на материале как литературных произведений, так и других форм словесно-организованного повествования (эпистолярное наследие, статьи, рецензии, биографические очерки, речи и т. д.). В системе литературоведческого анализа актуализируются методологические принципы и подходы, определяющие современную парадигму философии литературы. Взаимосвязь социально-исторического, философского и универсального (космического, натурфилософского) в мировоззрении и творчестве И. С. Тургенева исследуется при освещении формирования художественных идей в контексте философствования. Проблематика философии литературы в аспекте «философия в литературе» реализуется в практике изучения воззренческих констант эстетического мира писателя-мыслителя, бытийного содержания его произведений, художественной антропологии, онтологической поэтики, этнокультурных и межкультурных контекстов философско-мировоззренческих исканий писателя, интертекстуального пространства его философского диалога с предшественниками и современниками.

Дается определение органичного литературоведения. Сравниваются органичное и социально-психологическое литературоведения.

Настоящее издание продолжает знакомить читателей с неопубликованными до сегодняшнего дня текстами Мих. Лифшица. В 1930-е гг. Лифшиц изучал Монтеня, делая выписки из «Опытов» и сопровождая их комментариями. Книга о Монтене не была Лифшицем написана, но его эксцерпты сохранились. «От просветителей Монтеня отличает гораздо более глубокое понимание того, что существующая дисгармония связана с историческим развитием самосознания. Признавая разнообразие и относительность точек зрения, просветители, в соответствии со своим познавательным объективизмом, искали некоего естественного мнения, исходили из абстрактного противопоставления истины и заблуждения. Развитие сознания было для них благом, противостоящим совокупности всех ошибок и блужданий фантазии и чувства. Для Монтеня характерно более диалектическое, более историческое понимание трагедии субъекта и объекта». Из комментариев Мих. Лифшица к XIV главе I книги «Опытов» Монтеня.

«…Посмотрим правде в глаза: „Дон Кихот“ – нечто двусмысленное. Все дифирамбы, пропетые в его честь, – не что иное, как мыльные пузыри. „Знатоки“ „Дон Кихота“ и так называемые „специалисты по Сервантесу“ так и не смогли проникнуть в глубоко двусмысленную природу этого великого сочинения. А может быть, „Дон Кихот“ только шутка? Тогда над чем же посмеялся Сервантес? В забытой Богом, бескрайней и безлюдной Ла Манче долговязая фигура Дон Кихота напоминает некий вопросительный знак, который и присно, и ныне, и во веки веков будет хранить тайну нашей Испании – тайну нашей исконной двусмысленности. Так над чем же смеялся несчастный сборщик налогов, к тому же заключённый в тюрьму? Да и вообще, что означает любая шутка? Неужто во всякой насмешке есть только негативная установка? Ясно одно: я ещё не встречал книги, которая содержала бы в себе такое количество символизма, знаменующего смысл человеческой жизни. И наоборот, мне не попадалось ни одного сочинения, которое бы заключало в себе столь мало ключей, пригодных для его истолкования. …Тревога, которую первыми почувствовали трепетные греки и которая затем распространилась средь народов Европы, обернулась стремлением создать что-то надёжное. Культура – есть уверенность в противовес сомнению, защита от ударов судьбы. Культура – не вся жизнь, а лишь момент надёжности, ясности, уверенности. Вот почему открытое эллинами понятие стало действенным инструментом – не подменяющим собой жизненную спонтанность, а наоборот, её укрепляющим. Ничто не требует такого героизма – иначе говоря, решимости духа – как верность отдельным подробностям жизни. Нужно, чтобы возможность геройского поступка скрыто жила во всём, и чтобы каждый, кто, не зная уныния, мотыжит землю в своём саду, надеялся: вот сейчас из неё ударит родник. Для Моисея любая скала водоносна. Иными словами, любовь – это всегда расширение личности, которая вбирает в себя внешнее, смешивается с ним. Эта взаимосвязь, взаимопереплетение заставляют тебя проникать в самые глубины любимого существа. Его ощущаешь целиком, и потому любимый раскрывается перед тобой во всей полноте значимости. И тогда начинаешь понимать, что само любимое – тоже лишь часть другого, без которого не может и с которым накрепко связано. Незаменимое для твоей любви становится незаменимым и для тебя. Тем самым любовь связывает одно с другим и всё на свете – с тобой, и мир предстаёт теперь прочным и нерушимым целым…» В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Новая книга известного петербургского философа Александра Секацкого посвящена проблемам поэзии и времени, можно сказать, сокровенной сущности и того, и другого. При этом книга нисколько не похожа ни на учебник, ни на монографию, здесь нет искусственной систематичности, нет анонимных отсылок к тому, что уже известно. В каждом эссе решается некая конкретная метафизическая проблема с привлечением эрудиции, аналитической мысли и опыта самой поэзии. Фактически автор предлагает собственную версию современной философии, используя при этом интуицию и все смысловые возможности русского языка. Знакомство с книгой, возможно, потребует от читателя немалых усилий, но все они окупятся и смогут послужить основанием для собственных дальнейших размышлений.

В своей новой книге Владимир Кантор, писатель, доктор философских наук, заведующий Международной лабораторией исследований русско-европейского интеллектуального диалога Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ-ВШЭ) и ординарный профессор Школы философии того же университета, дает своеобразный мастер-класс, показывая, что литература и философская рефлексия нисколько не противоречат друг другу Одна из любимых идей автора – что только в философском контексте становится внятным художественный текст. В этой книге он попытался реализовать это свое понимание культуры. Все тексты публиковались в периодике – московской, питерской, ярославской, чешской, американской (США). В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.