Письма полковнику
Полная версия
- О книге
- Читать
Какие все-таки козлы! – он вылил на плечи полбанки геля и начал размазывать его по груди и подмышкам. Во всем классе о том, кто такой Лиловый полковник, раньше знала максимум одна Дылда, и то не факт. Да он им глубоко пофиг, тот полковник. Тут другое. Просто в кайф чувствовать себя сильнее и круче кого-то, особенно если этот кто-то показал слабину. И вдесятеро в кайф – если перед ним, кем-то, предстояло послезавтра трястись со шпорами под партой, но в свете последних событий уже далеко не так страшно…
То есть перед ней.
Лиловый полковник… Он, Стар, знал. Он прочел все, что нашел на эту тему в интернете. Да, диктатор, да, жестокий и кровавый, но она… Принцесса! Настоящая! Ей, наверное, стоило заикнуться, и тут же делалось все, чего б она ни пожелала, и целый Срез без остатка принадлежал ей… с ума сойти. Так странно, а раньше он смотрел на нее – и не замечал. Стар облизал губы: хлорированная вода с мыльным привкусом геля. Да кто сказал этим придуркам, что они вообще достойны переступить порог ее дома?!
Под мышками кололось. Намылился и прошелся бритвой: если в жару отпускать там волосья, никаких дезиков не хватит. На всякий случай поскреб и щеки, хотя они, честно говоря, повода не давали. Открывачка, Лысый и некоторые другие пацаны солидно, по-взрослому обсуждали проблемы, связанные с бритьем, и Стар время от времени сомневался, все ли с ним в порядке. И прыщей почему-то нет: с одной стороны вроде бы классно, а с другой – это же, по идее, признак полового созревания… Как всегда, окинул себя в зеркале в полный рост. Да ладно!..
Приоткрыл дверь, впуская иллюзию прохлады, убедительную первые пару секунд:
– Ма! Ты рубашку погладила?
– Сейчас, Сережа, у меня суп на плите.
– Ну ма!!!..
– Ты что, сильно торопишься? – она выглянула из кухни, вся в бисеринках пота. – По-моему, у тебя еще есть время. Я освобожусь через десять минут.
Он вздохнул:
– Давай побыстрей, а? Надо еще цветы купить.
– Что, кроме тебя некому?
– Я же староста класса.
Магический титул помог, как всегда, он выручал в самых разных ситуациях, чем вполне компенсировал неудобства общественной нагрузки. Ей он тоже скажет: я пришел, потому что я староста класса. А вовсе не потому, что, оторвавшись от коллектива, подло надеюсь на особый подход во время экзамена. И тем более не потому, что… о чем она еще может подумать?
Мама вынесла из спальни рубашку на плечиках. Стар щедро втер в подмышки антиперспирант с запахом медицинского спирта. Вообще-то мама права: рановато выходить за полтора часа. Хотя ему же правда нужно купить цветы. И не хватать же первые попавшиеся…
Стар взял с полки конверт с голографическим драконом. Поразмыслил и сунул его в другой, белый, вытряхнув оттуда россыпь фоток «три на четыре», оставшихся от военкомата и паспортного стола. Заклеил, посмотрел на просвет: дракон и волна просматривались неясным пятном, по которому ни в жизнь не отгадать, что там такое. Он попросит ее не распечатывать конверт до послезавтрашного вечера. И пусть Дылда и все, кто соизволил сдать по двадцатке, сколько угодно не верят, что он об этом попросил. А остальных он тем более заткнет, если посмеют что-нибудь вякнуть.
Черт. Надо было ненавязчиво расспросить в учительской, какие она любит цветы.
…Уже на лестничной площадке стало страшно. Что цветы не те: действительно, что ей, инфанте, какие-то розы? У нее в замке, наверное, полы посыпали розовыми лепестками. И эта путевка, да еще в идиотском слепом конверте, будто взятка… Главное, не забыть выразить соболезнования. Когда?! – сразу, с порога?… или сначала поздравить?… или объяснить, почему, собственно… где…
Он чувствовал, что взмок, что запах пота легко берет верх над антиперспирантом, что необходимо срочно, развернувшись на сто восемьдесят градусов, бежать в душ… Но палец уже сам собой нажал кнопку звонка, отрезая пути к отступлению.
– Сейчас! – приглушенный голос из сказочного замка с драконом.
Ее зовут Эва. Эва Роверта. Принцесса Эвита.
Клацнул замок.
Жаркий воздух с запахом ванили. Женщина в маленьком фартуке поверх черного платья. Что-то вязкое, непроглатываемое в горле…
– Здравствуйте… Ева Николаевна.
– Старченко, – она улыбнулась грустно, как будто сразу все поняла. – Входи.
Здравствуй, папа!
У нас зима, очень холодно, некоторые деревья уже без листьев. Вчера даже камин затопили! На огонь интересно смотреть, почти как на море. Но в летней резиденции все равно лучше. Я бы хотела всегда там жить.
Сеньор Ричес заказал тебе новые учебники. Это хорошо, потому что мы старые уже закончили. В этом году у нас гуманитарный уклон. Мне нравится. Распорядись, чтобы и дальше был гуманитарный, я эту математику терпеть ненавижу! А физику вообще. По ней и учебников нет, то есть, они все неправильные, так сеньор Ричес говорит. Он мной доволен. Я уже пишу без ошибок на всех пяти языках! Говорит, я очень-очень способная ученица.
Правда, Вилья смеялся. «Попробовал бы твой сеньор Ричес так не сказать, ему бы знаешь что было?» А что бы ему было, папа? Вилья меня старше на год. Его мама кастелянша в зимнем замке. Мы дружим.
Ты представляешь, тут под северной стеной отражалка!!! Мне Вилья показал. Отражалка – это… Ну, она отражает, как зеркало, а если ходить туда-сюда, появляется картинка, из воздуха просто! Мы их много наделали, очень смешные, особенно где я с высунутым языком. Роза сказала: «Ты принцесса, тебе должно быть стыдно». Но мне не очень стыдно, они же все равно попропадали потом. А так я тебе прислала бы на память.
Приезжай, папа! Тут хорошо, хоть и зима. А может, ты уже летом приедешь? В летнюю резиденцию, да? Тогда пока пиши письма подлинее. Знаешь, Вилья говорит, что их вообще пишешь не ты. Врет, правда?
Твоя Эвита.
21.02.12
Глава III
– Билет номер двадцать пять. Гы-гы. Исторический роман двадцатых годов прошлого века. Ни фига себе!.. Творчество Г. Ан-то-ко-ловского. Тю!.. а кто это такой?
– Не паясничайте, Бушняк. Если вы не готовы, кладите билет и можете быть свободны.
Что-то такое звучало сегодня в ее голосе. Неуловимое, как низкие частоты в треснувшей трубе органа. Бесстрастная и безжалостная звуковая волна, на пути которой лучше не стоять; оказавшись в непосредственной близости от ее источника, это понимали все. Все до единого. От директрисы, которая после трех подряд неудовлетворительных оценок (а кто виноват, что класс явился тотально не готовым к экзамену?) выбежала из кабинета, вероятно, советоваться с кем-то вышестоящим – и до этого недомерка, на глазах теряющего ошметья наглости и хулиганского куража.
Бушняк сглотнул, сник, встал из-за экзаменационного стола. Если он, великовозрастный второгодник, не сдаст экзамена и не будет переведен в следующий класс, то загремит прямиком в армию. Он был прекрасно осведомлен, что классная руководительница об этом знает. Но не мог предположить, что ей будет до такой степени все равно.
Функция, принимающая экзамен по литературе в десятом классе. Не больше.
– Кто следующий?… желающих нет? Тогда продолжим по списку. Дмитриев.
Как еще долго, тоскливо подумала Эва. Хотя, собственно, куда торопиться?
– Тяните билет.
Где-то на краю поля зрения короткопалая рука с обкусанными ногтями зависла над рядами белых прямоугольников. Проделала шутовские манипуляции – класс отозвался безрадостными нервными смешками – и наконец спикировала указательным пальцем вниз. Исчезла вместе с билетом. Поднимать глаз Эва не стала.
– Шестнадцатый.
– Хорошо, – она сделала пометку. – Идите готовьтесь.
– А если я без подготовки? – осведомился мальчишеский голос. – Мне тогда полагаются дополнительные баллы, правда?
По классу пробежал ропот, и стало очевидно, что тут кроется подвох; с этим Дмитриевым, с трудом припомнила Эва, никогда не обходилось без подвоха. Пусть. Сегодня она чувствовала себя неуязвимой, словно крепостная стена замка над морем. И такой же равнодушной.
– Попробуйте.
– Поэты-авангардисты начала века, – с порочным предвкушением в голосе начал Дмитриев. – Разнообразие направлений и школ. Творчество Петра Деомидова. Рассказываю. В начале века в поэзии пышным цветом расцвел авангардизм. Направлений и школ было великое множество. Наиболее ярким предствителем своей школы был Петр Деомидов, прославившийся авангардистскими стихами. Второй вопрос: образ Никиты в повести А.Миненко «Хлеб». Это очень яркий, запоминающийся образ, в котором талантливый писатель А.Миненко мастерски раскрыл свое видение психологии главного героя. Повесть «Хлеб» по праву является образцом…
Она посмотрела вдаль, поверх головы отвечающего и прочих перепуганных, но любопытных голов. За последней партой в компании полусонной тетки из гороно страдал физик Лимберг. Встретившись взглядом с Эвой, мгновенно опустил глаза; ему было стыдно. За то, что малодушно согласился подменить директрису, что теперь истово, как невеста моряка, ждет ее возвращения, ну и, конечно, за свой будущий отчет о мероприятии, от написания которого никак не отвертеться. Эва усмехнулась. Ни малейшей жалости к Лимбергу она не испытывала.
Она вообще не испытывала сегодня никаких чувств.
– У вас все? Два.
– А дополнительные баллы? – злорадно осведомился ученик.
– Это с учетом дополнительных, – пояснила Эва. – Придете на переэкзаменовку. И советую все-таки подготовиться. Кстати, Анна Миненко – женщина. Следующий!
Напоследок она скользнула взглядом по его лицу: растерянные гляделки между пунцовыми крыльями оттопыренных ушей. Как же так?!.. ведь училка должна была оценить находчивость и натянуть удовлетворительную оценку, на чем и строился расчет; сорри. Сегодня ты имел дело с чистой функцией, лишенной чувства юмора.
Класс притих, затаился так, что с задней парты донесся шелест страниц дамского романа на коленях у гороношной тетки. Вопрос о желающих не стоял.
– Дымов, тяните билет. Андреева, вы готовы отвечать?
– Д-да, Ева Николаевна, – на бледную отличницу в очках было жалко смотреть; в смысле, кому-нибудь было бы жалко. – Билет номер семь. Периодизация литературы двадцатого века. В общем… ну… На сегодня существуют три основные периодизации литературы этого периода. Согласно первой из них, вся литература двадцатого века делится на три основных периода, каждый из которых, в свою очередь…
…Воинские почести свелись к бордовым подушечкам, куда прикололи кресты и многоконечные звезды нездешних орденов, да к залпу из ракетницы на треножнике, похожем на фотографический штатив. Караульные солдатики трясли в воздухе ненастоящими винтовками, увенчанными совсем уж опереточными штыками. Два цивила, курировавших церемонию, разумеется, были в штатском. Эва так и не смогла разобраться, с кем из них ей пришлось беседовать на днях. Оба смотрели на нее с одинаковым дежурным сочувствием, за которым нарочито маячило некое тайное, даже интимное знание – и укоризна: вас же предупреждали, Ева Николаевна. Вслух ничего подобного, конечно, не произносилось. И она отмахивалась от расшифровки этих взглядов, пытаясь сосредоточиться на другом, на важном и главном; хотя бы теперь…
Не получалось.
Всего лишь толстенный слой грима на мертвом лице, расплывающийся и меняющий цвет от жары. Блики на складках лиловой ткани, чересчур яркой, блестящей и хлипкой, наверное, после химчистки. Белые перчатки; а вот это неправда. Белых перчаток он никогда не носил… ни в прямом, ни в переносном смысле. Ну и что?
А потом была земля. Сухая, но липкая, никак не желавшая счищаться с ладони. Те же солдатики, прислонив винтовки к оградке соседней могилы, браво накидали лопатами приличный холмик. Просто перекопанная земля. Потом, когда она осядет, они, вероятно, поставят что-то вроде памятника… Эва подумала, что никогда больше сюда не придет. Зачем?
Ракетница оказалась, по-видимому, самодеятельной, из тех, какими особенно феерические граждане поддерживают новогодний салют. Оглушительно хлопнуло по ушам, в горячем воздухе мигнула вспышка, а затем сверху посыпались, кружась, вполне материальные пожароопасные искры. Одна из них пропалила блузку на плече, обожгла кожу, и Эва вскрикнула, а цивил…
– У вас все?
– Все, – пролепетала Андреева. Отличница, золотая медаль… для чистой функции это не аргумент. Отвечала она средненько, на восемь-девять. Но, пожалуй, пару дополнительных вопросов заслужила:
– Когда и где состоялась премьера спектакля по пьесе Леонида Ланового «Порох»?
Девочка прикрыла глаза под очками и, будто читая с невидимого листа, отрапортовала:
– Двадцать пятого июня двенадцатого года. В театре Современной драмы.
– Правильно. А как вы считаете, почему герой пьесы предал свою невесту?
– Потому что… – она сглотнула. Сняла очки, сразу став еще некрасивее, потом снова их надела; за стеклами, словно дождь, собирались слезы. – Он ее… мне кажется…
– Вы не читали, – резюмировала Эва. – А в учебнике этого нет. Восемь баллов. Можете быть свободны.
Отличница всхлипнула, рывком вскочила, метнулась за вещами – на пол с грохотом свалились и ее сумка, и хрестоматия из-под парты соседа, – и уже в дверях впечаталась длинным носом в декольте директрисы. Почуяв свободу, с последней парты, произведя не меньший, чем Андреева, грохот, сорвался физик Лимберг; напрасно, его явно не собирались так просто отпускать. Директриса держала паузу. Под ее взглядом чиновница из гороно никак не решалась перевернуть страницу.
Наверное, все это было смешно. Эва опустила глаза на список:
– Евстратова, тяните билет. Васильченко, я вас слушаю.
– Перерыв! – вклинился зычный голос директрисы. – Экзамен будет продолжен в четырнадцать-ноль-ноль. Зайдите ко мне, Ева Николаевна.
Класс тихо, без энтузиазма повставал с мест. Эва пожала плечами и закрыла журнал. Функция прервана, только и всего.
В коридоре она столкнулась с Лимбергом. Физик прогуливался вдоль стены, почитывая цитаты великих на дощатых планшетах. Действительно, чем не достойное занятие. Притормозила – не из сочувствия, просто чтобы оттянуть визит к директрисе. Беззвучные тени учеников скользили мимо, стараясь по возможности слиться с интерьером; первый взрыв возмущения донесся снизу мгновением позже, будто далекий гром вдогонку уже погасшей в небе вспышке.
– Зря вы так, Ева Николаевна, – бросил Лимберг, конспиративно задрав голову к планшету.
– Что – зря?
– Устроили разгром. Катя Андреева идет на золотую медаль, вы же знаете. Кроме того, я уверен, что она читала пьесу, просто вы своим вопросом поставили девочку в тупик. Зачем?
– Что – зачем?
– Зачем вам это понадобилось?
Забавный получается разговор, констатировала Эва без намека на внутреннюю улыбку. Самое смешное, что Лимберг однозначно пишет в уме его стенограмму. И цель у него, конечно, самая благородная: разобраться, понять, помочь. Все вокруг словно сговорились ей помогать!..
…настоял, что ожог надо смазать мазью, предусмотренной для подобных случаев личной аптечкой сотрудника цивильных спецслужб. Аптечка находилась в кабинете, том же самом – или точно таком же – где Эва была в прошлый раз, и в позапрошлый, и так далее. Дракон, семейное фото, компьютер, почему-то развернутый монитором на три четверти к двери. Хотя, впрочем, понятно, с какой целью. Чтобы сразу. Наповал.
– Извините, – довольно убедительно смутился цивил, возвращая монитор в исходное положение. – Перед церемонией я как раз занимался… Мы заблокировали сигнал их сервера, ведутся переговоры. Можете не волноваться, кроме нас с вами, этих фотографий пока никто не видел.
«Пока» у него вышло профессионально, почти без нажима. И времени ей дали ровно столько, сколько нужно. Дабы успела узнать и ужаснуться, но не особенно разглядела детали, вряд ли столь пикантные, как того требует классика жанра. Далее подразумевалась внятная душеспасительная беседа, каковая, разумеется, и воспоследовала. Скучная, словно похоронный штатский костюм.
Вот тут-то Эве и сделалось все равно. Женщина стала функцией. На тот момент – аналитической функцией, размышляющей, как такое возможно. Технически.
С фотографиями проще всего: на вооружении цивилов наверняка имеется любая оптика. Действительно ли они размещены в реально существующем интернет-издании? – она тогда скользнула взглядом по шапке сайта бездумно, не прочитав, – да какая разница. Подбить же стаю десятиклассников не идти на день рождения к училке тем более проще простого. И, наверное, совсем нетрудно соответствующим образом проинструктировать отдельно взятого мальчика пятнадцати лет…
Но неужели они срежиссировали даже искру от салюта?
* * *Дылда рыдала отчаянно и молча, не снимая очков: из-под оправы с запотевшими стеклами блестели мокрые щеки и шмыгал малиновый нос. Смотреть на нее было жалко. Даже Открывачке.
– Не реви, – миролюбиво сказал он, возлагая пятерню на ее плечо; естественно, с высоты парапета. – До осени возьмут нормальную литераторшу. И причапаем толпой типа пересдавать: ты, я, Бейсик…
Дылду передернуло – то ли от прикосновения, то ли от предложенного синонимического ряда; так или иначе, Открывачка потерял равновесие, чуть не полетел с парапета на газон и выматерился, помянув Дылду уже в одном ряду с училкой, писателем Антоколовским и прочими классовыми врагами. Затем уселся поудобнее, подвинув Воробья, и закурил что-то самокрутное, мерзкое. Впрочем, тут, на свежем воздухе, почти не чувствовалось.
– Расслабьтесь, – сообщил Бейсик. – Пересдадим уже сегодня. Еве кое-что популярно объяснят, приведут некоторые соображения, и… – он многозначительно хихикнул. – А кое-кому и без того светит гарантированное двенадцать.
Дылда подняла зареванные глаза. Без очков – очки она протирала носовым платком. Высморкалась туда же, несколько раз моргнула и снова их надела.
Бейсик молчал, обернувшись к дверям школы. До них отсюда было самое малое шагов десять, но интуиция никогда его не подводила.
Двери отворились медленно, артистично, и в проеме показалась Марисабель. Плавно, никуда не торопясь и никого не замечая, поплыла вниз по ступенькам; эротизм ее движений напрочь перечеркивал и клетчатую юбку ниже колен, и косичку за спиной, и полное отсутствие косметики. Бейсик присвистнул. Воробей и Открывачка заерзали на парапете. Дылда чихнула.
– Вот западло, – бросила Марисабель, поравнявшись с группой. – Если б знала, пошла бы первая отвечать. А теперь торчи тут до двух… Как будто у меня своих дел нет.
– Ты шо? – не понял Лысый. – Она же всех валила!
– Плевать, – отозвалась Марисабель.
Загадочности в ее тоне было не меньше, чем у Бейсика, а неотразимости гораздо больше. Навстречу длинной сигарете, извлеченной из скромного портфельчика, защелкали зажигалки. Дылда поморщилась, но всхлипывать перестала.
– Это все потому что мы не пошли к Еве на день рождения, – тускло выговорила она. – Я бы на ее месте тоже обиделась.
Марисабель искоса бросила на нее взгляд, в котором аккумулировалось все, что она думала о перспективах Дылдиного одинокого сорокалетия. Но тема не стоила того, чтобы ее развивать. Однако и подавать сногсшибательную новость вот так сразу, без эффектной паузы, не хотелось. Да и присутствовали не все, кого Марисабель желала бы видеть при ее оглашении. Так что она сексуально затянулась и оперлась на парапет, раздвинув локтями Воробья с Открывачкой.
– Как сообщают компетентные источники, – изрек Бейсик, – Ева Николаевна не скучала.
И замолчал, торжествующе глядя на Марисабель. Один-ноль. Попробовала бы она теперь заикнуться о чем-нибудь своем. Зашикали б насмерть.
– Что, неужели Блинбергу обломилось? – схохмил Лысый. Все прикололись, но ненадолго; из разрозненных смешков образовалась тишина.
– Ну? – нетерпеливо пискнул Воробей.
Бейсик наслаждался.
Открывачка спрыгнул с парапета и несколько раз прошелся туда-сюда по плиткам аллеи, едва не сбив с ног Дылду, попятившуюся на газон. Как ни странно, на бесхитростной Открывачкиной физиономии шевелилась работа мысли. Остановился он внезапно, так что из-под подошв его кроссовок взметнулась пыль, словно из-под колес резко тормознувшего автомобиля. Развернулся к Бейсику:
– Стар?!
– Стар, – чуть разочарованно, однако не без уважения подтвердил тот.
– Убью гада.
Дылда вздрогнула, споткнулась о бровку. Лысый и Воробей переглянулись, пытаясь переварить ошметья информации; выспрашивать более полную версию было стремно. И только Марисабель, выпустив к небу узкую, как миниатюрный смерч, струйку дыма, требовательно заявила:
– Не поняла.
– Шо тут непонятного, – процедил Открывачка. – Я всегда говорил, что он сука последняя. Поперся. Еще и с подарочком, небось. За общее бабло. Сволочь.
Бейсик хихикнул. Он никогда не выдавал всю ценную информацию сразу, только порционно. И все об этом знали.
– Ну? – не выдержала Марисабель. Два-ноль.
– Не стоит жалеть бабки на прощальный подарок любимой учительнице, – игнорируя одноклассницу, сказал Бейсик, интимно склонившись к Открывачке; вообще-то они оба и не думали сдавать никаких денег. – Тем более что наш староста отработал за всех. Вот только не надо завидовать.
– Кому завидовать? – зазвенела Дылда.
Бейсик развел руками:
– Вопрос, конечно, интересный. Я бы ответил, что Еве: в ее-то возрасте!.. но, если подумать, – он поморщился. – Ковер у директрисы… фи. Хоть бы дали уволиться по собственному желанию. А зато кому-то – двенадцать баллов. Так что, возвращаясь к вопросу, это с какой стороны посмотреть…
– Стар идет, – с подчеркнутым безразличием бросил Воробей.
Все обернулись: синхронно, как на торжественной линейке.
Стар шагал по параллельной аллее школьного сквера, периодически скрываясь за тополями и снова появляясь в геометрически одинаковых отрезках между ними. Его баскетбольная фигура в костюме и при галстуке отталкивалась от земли пружинисто, словно собираясь взлететь; и точно, на подходе к очередному дереву Стар взмахнул «дипломатом», перебрасывая его, будто мяч, в другую руку, и в высоченном прыжке коснулся косой ветки, нарушавшей форму тополиной кроны. И пошел дальше, чуть запрокинув голову, как если бы подсчитывал ласточек в небе. Одноклассников он, разумеется, не видел. И плевать на них хотел – с высокого, понимаете, дерева.
Дылда подалась вперед, опять топча газон, однако передумала, не окликнула. Открывачка стиснул кулаки и пробормотал что-то матерное сквозь зубы. Лысый хмыкнул, Воробей негромко, но расчетливо присвистнул. Бейсик состроил одну из своих многовыразительных гримас, значение которой можно было бы описать как минимум в двух абзацах.
– А я прошла кастинг на реалити-шоу «Я – звезда»! – очень громко объявила Марисабель. – Съемки начнутся через три дня!! В Срезе!!!
Она спрыгнула с парапета, но неудачно – зацепилась юбкой за какой-то выступ, причем подол задрался некрасиво, без намека на сексуальность. Марисабель дернулась, раздался треск, и сзади над коленом обвис прямоугольный лоскут. Правда, Стар этого не увидел.
Он вообще ничего не видел, кроме ласточек и слепящего солнца.
Здравствуй, папа!
Сегодня у нас идет дождь. И вчера шел. А позавчера немножко шел, а потом перестал, и над морем была радуга. Большая-большая, больше арки над подъемным мостом. Кстати, мост скрипит и качается, просто ужас. Роза боится и ходит в купальню через черный ход. Рабочие на той неделе обещали, что завтра починят. Но дождь.
Сеньорита Мария говорит, что у нас скукотища. Сеньорита Стефани тоже так говорит. Еще они все время болтают, как весело в городе, и с какими мальчиками целовались, и про модные платья, и про кто чей отец. Они все время надо мной смеются, когда я не вижу. Папа, ну пусть они уедут! Зачем они? С ними дружить совсем неинтересно, потому что дуры. И Драго они боятся.
Я тебе хотела написать не про них, а про Драго. Роза распорядилась, чтоб его закрыли в башне, представляешь?! По-моему, она превышает полномочия. Может, поменяешь мне дуэнью? Кастеляншу же поменяли. Или прикажи ей. Там бойницы нестекленные и дождинки залетают. И ему грустно, наверное. Он же иници-ированный, он все понимает. И разговаривать с ним интереснее, чем с сеньоритами. А Роза перепугалась, потому что мы летали над морем наперегонки. И всех пажей с их дикими драконами победили!!! Пусть его выпустят!
А вообще у нас все хорошо. Только грустно из-за дождя. Море совсем серое. Я читаю книжки, но мне не все дают. Одну Роза вообще поставила на самую верхнюю полку во второй ряд и закрыла в чулане стремянку. А сеньорита Стефани говорит, очень интересная. Ты прикажи, чтобы мне дали! Называется «Декамерон».
Хотела написать, чтоб ты приехал. Но ты же все равно не приедешь, у тебя дела и долг перед Родиной. Я понимаю. Я же принцесса.
Тогда забери меня отсюда!!!
Твоя Эвита.
21.09.14
Глава IV
Зампродюсерша сказала, что перезвонит сегодня во второй половине дня. И до сих пор не позвонила. Маша начинала нервничать.