Призрак Ленни

Призрак Ленни
Сергей Николаевич Тихорадов

Что делать, если нелюбимая жена сошла с ума и пытается вас убить? Попыталась – и пропала, ищи ее теперь по всему городу. С одной стороны, это печальное событие, а с другой, радостное, потому что – свобода! Долгожданная, выстраданная, выпрошенная у Бога свобода. Можно делать всё, но не получается, потому что все время вмешивается жена, хоть ее уже и нет больше. На самом деле это нестрашная история, написанная для мужчин. Женщинам тоже будет интересно… наверное. Юмор, стёб, блуд, и вроде бы никакой мистики.

Сергей Тихорадов

Призрак Ленни

Посвящается прекрасным дамам,

и рыцарям, до поры одиноким

«Не было этого»

Если бы у меня было меньше женщин, чем было – ничего бы этого не было. И не сидел бы я сейчас ночью на кухне, пытаясь успокоиться и понять, что это было.

Ночная тишина действует на меня хорошо, но не сразу. Мне нужно минут сорок, чтобы ум успокоился. Тогда вместо мыслей – этого мусора впечатлений, скопившегося за день, я начинаю видеть свои глубокие эмоции. Именно они, упрятанные под несколько слоев незначительных, но шумных дневных переживаний, и порождают потоки мыслей. Иногда говорят, что мысль – всему основа. Это не так. Уберите одну, глубоко спрятанную, эмоцию, и миллионы мыслей угаснут, оставив после себя лишь досаду – надо же, я думал, что мысли представляют из себя нечто ценное, а они лишь мусор, порожденный неосознанной глубиной.

Прошли положенные сорок минут. Добавив к тишине темноту, я ждал. Казалось бы, все готово к тому, что я сейчас начну понимать, что же все-таки произошло прошлой ночью. Слабый и редкий ночной свет чужих окон, нечаянно проникший сквозь плотные шторы, не мог сильно повредить моему ожиданию, скорее наоборот – было не так жутко. А вот тускло светящиеся фосфорные стрелки часов «Три дракона», стоящих на кухонном столе, отнюдь не добавляли радости. Я привстал и отвернул циферблат в сторону. Прекрасно, теперь это обычная постсоветская кухня, и никакой мистики.

Вот вопрос – была ли это мистика, или у Ленни просто поехала крыша?

Ленни – это моя жена, но она не знает, что я зову ее «Ленни». Если бы я решился так назвать ее вслух, помер бы от страха… возможно, именно так я и сделаю, кстати.

Клац! Долбаные китайцы! В космос летают, а часы делать не научились! Когда эти «Три дракона» неожиданно щелкают, как старые ходики перед боем, я со стула валюсь. Что там может так клацать? В них обычная батарейка «два а», габаритами с дамский пальчик. Там на полклаца энергии не наберется, но в этой траурной темноте явно еще какая-то сила входит в часы, и пружинки внутри оживают, чтобы напугать меня, как ребенка.

Я встал, пытаясь посмеяться над самим собой, но не получилось. Смех не шел. Тогда я без смеха взял в руки часы, перевернул их задней стороной вниз и потряс. Потрясающе потряс! Стало совсем неуютно, потому что фосфоресцирующая морда часов задергалась в моей левой руке, как кот, которому я решил свернуть голову. Наверное, другой рукой я его придушил слегка, раз он молчит. Ощущая, что носки намокли от пота, я продолжал трясти дешевых «драконов», и крышечка отсека для батарейки ожидаемо упала на стол. Еще бы, я ведь сам добил эту крышечку, когда она треснула, и заклеил прозрачным скотчем. Я еще раз тряхнул часы. Неприкрытая теперь батарейка шевельнулась, выскочила из корпуса часов, и полетела вслед за крышечкой. Только у нее не вышло упасть на стол, она пролетела до самого пола, попрыгала немного, борясь с гравитацией, и проиграла по полной – утихла, стала трупом батарейки.

Если я сейчас грохнусь от подступающей жути, тоже недолго попрыгаю. Без этих дурацких, но светящихся, стрелок стало совсем темно и неуютно. Сдаюсь. Ватными лапами, как плюшевый мишка переросток, я сделал пару шагов, дотянулся до выключателя и дал свет. Теплая желтая лампочка явно была наготове, и моментально вспыхнула, получив команду. И зачем я терпел битый час в темноте, пугая себя самого, вот вопрос. Господи, как хорошо-то! Что такое «хорошо» понимаешь, если только что было «плохо». А когда было «плохо», думал, что это еще «более-менее». На кой ляд мне такое «более-менее», если я чуть в штаны не надул.

Ласково погладив, я отблагодарил выключатель, и снова опустился на стул. Прислушался к мыслям – их, в общем-то, не было, и я понял, что сорок минут ожидания тишины, пусть в страхе, все-таки не прошли даром. Итак, что мы имеем с гуся… Повспоминаем.

Вчера ночью я лежал в постели, законно ожидая приближение сна. Жена Ленни копошилась в ванной. Она любит… любила так делать. Странно, почему мне проще думать о ней в прошедшем времени? Может, она больше и не придет? А вчера пришла, как только я задремал, лежа в постели. Лежал в знакомом всем мужикам состоянии, когда вроде и спать хочется, и копошение женщины где-то поблизости дает повод не спать – мало ли что. К счастью, задремал я не сильно, потому что успел открыть глаза, почуяв дыхание Ленни. Она опустилась на меня сверху, дышала мне прямо в лицо, это было неприятно и тяжело. В последний раз я ощущал такое дыхание, когда занимался борьбой, лет десять назад, не меньше. Скрутишься в кем-нибудь в бараний рог, стараясь не попасть под незаконное удушение, а твой партнер, он же соперник, сопит на тебя всей мордой, как бык. О, точно – «соперник» от слова «сопеть».

Ленни, коротышка и малявка по жизни, оказалась вдруг невероятно тяжелой, и дышала, как мужик, готовый свернуть мне шею. Но это громкое сопение меня и спасло. Я открыл глаза, и увидел воплощенную в человеческое мясо ненависть. Одной рукой ненависть опиралась на мою грудь, а другой занесла над ней нож. Помню, я успел еще подумать – зачем в грудь, шея же тоньше – и автоматом перехватил зависшую над собой руку.

– Ты чего? – завопил я, как ребенок.

Дети всегда так орут, заранее обиженные на несправедливость. И эта обида придает им невероятную силу.

Но у Ленни тоже оказалась в руках дикая сила. Я схватил Ленни за запястье, но она принялась вращать ножиком, длинным, как шпага, и я понял, что острие сейчас меня все-таки заденет. Ленни сидела на мне сверху, но она была маленькая, ниже меня на полторы головы. Раз ты такая легкая, так чего же ты такая тяжелая! Она молча сопела и пыталась выпростать руку с ножом. Другой рукой она тянулась ко мне, и я принялся ловить эту руку в воздухе. Всё это происходило очень спокойно, без резких движений. Ленни спокойно пыталась меня зарезать, будто рассчитала заранее все мои варианты сопротивления: и то, что я ее за руки ловить буду, и мои детские вопли. Хорошо, что в такие минуты у человека отключается ум, и начинает работать какая-то автономная система борьбы за живучесть, как у корабля. Я все-таки поймал другую руку, не отпуская ту, что с ножом. Ленни стало труднее держаться на мне, и, пытаясь сохранить равновесие, она наклонилась. Теперь я мог увидеть ее лицо. Это было не ее лицо. Она выглядела лет на двадцать старше, и улыбалась, как сатана, наконец-то получивший долгожданную душу. Она знала, что мое сопротивление бесполезно. Я понял, что или буду бороться, или сдохну. Сил оставалось только на звук, поэтому я зарычал в ее морду. Ленни отшатнулась. А я начал прыгать на кровати, словно пытался сбросить запутавшееся одеяло. Это были какие-то движения из детства, давно забытые, но всплывшие в сознании, когда пришла беда. Ленни торчала на мне, как ковбой на быке, с заледеневшей в воздухе правой рукой – настолько сильно я сжимал эту руку с ножом. Ее левая и моя правая крутились в танце, как Нео в «Матрице». В какой-то момент стало ясно, что мои силы заканчиваются. Я напрягся до боли в животе, прыгнул всем корпусом вверх, и сел на кровати, скинув эту сумасшедшую на пол.

– Ты чего, дура! – крикнул я, вставая с кровати.

Морда у Ленни была перекошена, нечеловеческая какая-то морда. Я смахнул одеяло и встал, но Ленни меня не дождалась. Вскочила, не оглядываясь, и сбежала. Зачем-то мне срочно понадобились тапочки, и я принялся шарить ногами по полу, как балерун, берущий разбег. Пока нашел эти дурацкие тапочки, Ленни успела щелкнуть замком в своей комнате. Живем мы в «трешке», поэтому у каждого есть конура.

Добравшись до ее двери, я попробовал отворить – заперто.

– Эй, – позвал я ее, – что с тобой?

Стоит ли говорить, что я простоял в трусах и тапочках еще какое-то время, но так и не услышал ответа? Постоял, потом сходил в туалет и поплелся в спальню. Разумеется, запер дверь, и даже стулом подпер изнутри. Как герой, все-таки заснул часа через полтора.

Утром Ленни оказалась на кухне, вот на этой самой, раньше меня.

– Доброе утро, – сказал я, – У тебя что, крыша поехала? Ты чего с ножиком на меня прыгала?

Она поглядела на меня, снова на секунду показав ту вчерашнюю морду, и по слогам произнесла:

– Не-бы-ло-э-то-го! Ты понял? Не-бы-ло.

Вид у нее был такой, будто полчаса назад в коридоре суда она сказала мне, что «было», а сейчас, перед судьей, говорит, что «не было», и при этом на меня смотрит, ухмыляясь – а ты что думал, что я признаюсь сейчас?

После завтрака, который я сделал себе сам, она ушла.

Варианты

Любил ли я Ленни? Конечно, нет. Изменял ли я ей? Конечно, да. Она была старше меня на десять лет, я женился на ней по глупости, поверив в то, что она залетела. Каждый день думал о том, чтобы разбежаться, да по мягкотелости своей все тупил и тупил.

Сейчас, когда я вытряс из «Трех драконов» душу и врубил свет, почему бы не потрещать о жизни? Скоро рассвет, Ленни вчера утром свинтила, замки на дверях хорошие. Особенно хороши они тем, что ключи Ленни остались в прихожей. Моей прихожей.

Черт, до чего же все-таки жутко… Просидел полночи на кухне, обманывая себя, мол, жду откровений. Жду всплытия из глубин подсознания некой сокрытой правды, требующей ночи и тишины. А на самом деле продрожал все время, как обоссавшийся на холоде первоклашка, и продолжаю дрожать. Даже хочется пойти проверить, действительно ли ключи на месте, или мне показалось.

Тревожность убирается или действием, или сменой идентичности. Лучше, конечно, второе, но на это нет времени. Я встал, и пошел в прихожую, по пути зажигая свет. В спине все равно холодело, даже со светом. Холодело не от ножа, а от морды. Неужели я и запомню ее такой? Право, не хотелось бы. Она не может просто так уйти, здесь ее шмотки, кое-какая денежка, паспорт – я проверил. Куда в наши дни человеку без паспорта, даже если он сатана? Вон, даже дроны уже регистрируют, метлу тем более потребуют оснастить госномерами.

Её ключи были на месте. Я сам прикрутил эту полочку с гравировкой «keys», там были три крючка – мой, Ленни, и один запасной, пустой. Негласно считалось, что там будет вешать ключики наш ребенок… слава Богу, уже не будет. Даже если она придет за паспортом и трусами, выдам в форточку, несмотря на четвертый этаж. До четвертого метла долетает. Могу и просто выбросить, на асфальт.

Я представил, как трусы Ленни парят в воздухе, а потом из них выпадает паспорт, и прямиком в открытый канализационный люк. Ну и лезь сама за ними, психическая.

Тут мелькнуло, что она могла сделать копию ключей, чтобы усыпить мою бдительность. И когда я расслаблюсь, она прорвется в блиндаж и отпилит-таки мою голову. Тихо порадовавшись подступавшей паранойе, я проверил дверь, успокаивающе сказал себе «окей», и отступил вглубь оборонительного района. На улицу рано, в постель страшно, в холодильник не хочется. Ну, иногда лучше делать то, что не хочется, чем то, что страшно или не вовремя.

Вздохнув, я сунул нос в холодильник. Весьма кстати, что в холодильнике не оказалось замороженной головы Ленни. Но будь она там, я бы не удивился. Просто обделался бы, и упал без сознания.

И вот тут-то из-за шторы показалась бы Ленни, без головы. Достала бы, ухмыляясь, тот длинный нож… Чем ухмыляясь? Голова ухмылялась бы отдельно, в холодильнике. Кстати, а где нож?

Я вообще не помню у нас такого ножа. Прошлой ночью он показался мне ятаганом. Это слово не так надо писать. Надо писать я-то-ган, имея в виду, что «ган» по-английски оружие. Тогда получается, что нож говорит «я-то оружие, а вот ты кто?»

Я-то кто… Я никто, я вообще сейчас в отпуске. Работаю в офисе, стрелять не умею – но не трус. А сейчас я просто человек, сунувший нос в холодильник. Я совсем не «ган». Я «ботаник». Не машина для убийств, не служил в спецназе ГРУ и даже, если честно, не до коста мозгей патриот. Э-э, не до моста костей, я хотел сказать. Кстати, насчет костей… Мост костей – это из ужастика. Старый деревянный мост, трещащий то ли ветхими досками, то ли костями, разбросанными там и сям. А вдоль дороги мертвые с косами стоят – и тишина. Разумеется, среди мертвых и Ленни, как без нее.

Сейчас чертовщина начнет мерещиться, не иначе. И впрямь хорошо, что холодильник нынче без мяса, без мороженой трупятинки. Очередное наше поветрие с правильным питанием сыграло в плюс… черт, снова «наше». Да не «наше» оно уже никакое, разве не ясно!

О! Оказывается, если начать слегка психовать, но становится не так жутко. Теперь у меня целый арсенал приемчиков, чтобы не навалить в штаны: включенный свет, шуточки юмора, жратва и легкий псих. Могу выбирать. Надо позвонить на городское телевидение, дать совет дикторше, чтобы говорила после каждого выпуска новостей:

– Ну вот, дорогие телезрители, вы посмотрели новости, а теперь можете выбирать: или врубите все лампочки, и не дрожите; или поставьте концерт Задорнова на «ютубе»… впрочем, можете просто друг над другом поржать; еще можете тупо сгонять в холодильник, набить рот вчерашним харчем и задавить послевкусие от новостей. А кому совсем в лом, то психаните на здоровье, поорите, подеритесь. Кстати, выпуск новостей представляли Городские курсы русского мата. Ругайтесь – и облегчайтесь! С вами была Даша Иванова.

Или как там её.

Аккуратно затворив холодильник, я подумал, что можно было бы и неаккуратно – долбануть дверцей, чтобы хрустнула. Но это тоже вариант «психануть», ничего оригинального. Так что, пока лишь четыре.

Откуда в ее крохотном тельце взялось столько силы? Я ведь на самом деле испугался, когда это все начало происходить. Снова всплыла та картинка, но я решил ей не сопротивляться – пусть всплывает, ей еще сто раз всплывать. Я такой: все кручу и кручу в башке: замыливаю, пока не замылю. Наверное, мне надо замылить и эту ночную борьбу.

Даже не вспомню, какой частью тела напрячься пришлось, чтобы скинуть ее с себя на пол. Руки-то были под одеялом.

Похихикал, вспомнив, где она сидела, на какой конкретно части меня. А что, я мужичок ничего, оказывается.

Вновь и вновь лезли в голову похожие мысли: то воспоминания, то фантазии. Что было бы, не сбрось я ее, или не открой глаза вовремя? Неужели эта дура зарезала бы меня, как свинью?

И вообще, почему я еще не позвонил в дурку?

Потому что «не-бы-ло-э-то-го». Я ничего не докажу, сие понятно и ежу. Только окончательно сожгу все мосты к возможному примирению… какое еще примирение! Ты что, парень, с дуба рухнул? Тебя прикончить пытались, а ты мириться собрался.

Наверное, где-то в глубине души еще была крохотная мыслишка – а не привиделось ли тебе всё это, парень? Может, и не было ничего? «Не-бы-ло».

А может – это нормально, когда вот так? У кого бы спросить… Набрать сейчас дурку, или полицию, а они скажут: «да у всех так, причем каждую ночь».

Короче, устал я от этих мыслей. Каша в башке, сырая. Как для свиньи, в самом деле – отбросов полно, а варить неохота. Несварение мыслей получается. А с глубинной эмоцией все понятно – это страх. Его сразу и не забыть, и не зажрать.

Но тут вмешался Бог, приоткрыл солнышко на горизонте. Я подошел ближе к окну – светало. Четвертый этаж не особенно близок в небу, но даже с его высоты рассвет кажется ближе. Скоро он разгорится, растопит страх, и я что-нибудь смогу сделать. А то весь прошлый день прошел в какой-то одури. Словно что-то умерло, и никак не привыкнуть, что его больше не будет. Не умерло – сдохло.

Ну, раз солнышко само просится в душу, придется впустить.