bannerbanner
logo
Войти

Полная версия

Кристиан Роберт Винд

Интроверт

Я ворон без перьев.Я пыль. Я ничто.Я ветка, скребущая чье-то окно.Я ветер за дверью.Оживший мертвец.Я чье-то начало. Я чей-то конец.Я ливень ночной.Сова на болоте.Я то, что придет, когда вы умрете.Я холод степной.Шаги за спиною.Я то, что из тьмы манит за собою.Я шорох в подвале.Коряга в реке.Я вязкая тина в мутной воде.Я монстр из спален.Безглазый портрет.Я то, что есть там, где ничего нет.К. Р. Винд, 18 дек. 2020 г.

Глава 1. Голоса из гетто

– Мам, эти хлопья давно просрочены, – тяжело вздохнув, я сунула вскрытую картонную упаковку под нос уставшей женщины с ярко-желтыми волосами. – Видишь? Срок годности вышел еще в апреле!

– Я знаю, Софи, – она со стуком опустила кофейную чашку на обшарпанный кухонный стол самого маленького на свете размера. – Я купила их в лавке у Саманты.

– О, ну тогда понятно, – я многозначительно закатила глаза и покорно принялась за отсыревшие кукурузные хлопья.

Мы обе прекрасно понимали, что нас ждет дальше. Когда мама отправлялась в магазин к Саманте, это означало лишь одно – у нас совсем не осталось денег, и ближайшие несколько недель (как минимум) мы будем вынуждены питаться просрочкой, которую Саманта тайно сбывала в нашем чертовом гетто почти задаром.

В такие моменты я называла себя «королевой дисконта». Не слишком-то весело осознавать, что ты питаешься не лучше, чем бродячий пес, копошащийся в мусорном баке на окраине квартала. Скорее, это вообще ничуть не весело.

Даже нищая семья мексиканцев, обитающих по соседству с нами, никогда не затаривалась уцененными продуктами в лавке у Саманты. Чаще всего ее постоянными покупателями были плохо пахнущие бродяги с длинными бородами и безработные бедняки. Вдвойне обиднее. Ведь мама много трудилась, да и я нередко помогала ей в ночную смену, тайком прокрадываясь в госпиталь, где она числилась в штате младших медсестер.

Но этих денег все равно катастрофически не хватало. Так частенько случается во взрослой жизни, если ты оказываешься по уши в долгах. Поэтому мой вам горький совет – никогда не берите кредиты и не живите в долг.

…Ну, а потом мама неизбежно скажет, что у нее наклевывается одно непыльное дельце. В лучшем случае, после этого у нас снова ненадолго появятся деньги, чтобы мы могли и дальше выплачивать аренду за ржавый фургон, который арендовали на протяжении последних семи месяцев. В худшем, ее вновь поймают с поличным и упекут за решетку. А мне снова придется пускаться в бега, чтобы меня не могли увезти в сиротский приют на время судебных разбирательств.

В общем… всем привет, перед вами (вроде как до сих пор) Софи Доусон! А это – моя новая жизнь.

Ну, что я еще могу рассказать о себе? Я хожу в унылую старшую школу, где в основном числятся одни неликвиды (именно так шепотом сказал директор на ухо новому преподавателю). И у меня почти ничего нет. Ну, всяких там вещей. Вообще, все мое барахло с легкостью умещается на открытой вешалке у входной двери фургона. Там же висит слегка вылинявший школьный рюкзак. Он нежно-розового цвета – мне он всегда напоминал птенца фламинго. Хотя, если честно, я понятия не имею о том, как выглядят их птенцы. Просто ассоциация.

Что еще?.. Ах, да! Моя мама. Ее зовут Эмили Доусон, но вы можете называть ее миссис Доусон. Так ее называют почти все – и знакомые, и пациенты. Наверное, потому, что у нее очень серьезное и грустное лицо. Таких людей интуитивно не хочется называть по имени. Как-то неудобно, что ли. Порой, когда мы с ней особенно сильно повздорим, что происходит не так уж редко, я тоже начинаю называть ее именно так. Сухо и холодно – миссис Доусон. Тем самым я как бы подчеркиваю ту пропасть, что образовалась между нами в момент очередной перепалки.

Как вы уже могли понять из всего, что я рассказала выше, мы с мамой обитаем в гетто. А если еще точнее – толчемся в крохотном фургончике, в котором невозможно ни уединиться, ни ощутить обыденный для многих людей домашний уют. И если вы вдруг нагрянете в наш квартал (чего я вам искренне не советую делать), вы сразу же узнаете наш убогий трейлер. Всю поверхность его правого бока занимает надпись «Foo Fighters», нарисованная красным баллоном, и успевшая заметно выгореть на солнце. А чуть ниже, прямо под ней, красуется слово «Дерьмо», начертанное тем же шрифтом, но уже черным цветом. Очевидно, с течением времени автор граффити разлюбил творчество рок-банды. Люди такие люди…

На самом деле, моя жизнь не настолько ужасна, как вам могло показаться. Район, в который мы с мамой перебрались, пусть и называют самым криминальным и неуютным во всем городе, зато здесь было все то, чего никогда не найдешь в богатеньких кварталах. Прежде всего, тут никто не осудит человека за то, что он неделями таскает одну и ту же одежду. А еще на углу улицы, напротив книжного ларька, продают самые вкусные на свете корн-доги. Всего два доллара за целых пять штук!

– Софи, – предсказуемо начала мама. – Ты ведь понимаешь, что мне придется сегодня снова выйти на улицы?

Я молча кивнула, давясь невкусными хлопьями.

«Выйти на улицы» – так это называлось в нашей неполной семье. Под этой фразой мама умело маскировала все свои попытки разжиться чужими баксами.

Чаще всего она вместе с несколькими местными чернокожими колесила по другим районам, подыскивая тачку, которую можно было бы с легкостью угнать. А если ничего не выходило, то в действие запускался ее план «Б». Тогда она просто караулила зазевавшегося проезжего в метро, когда он топтался у банкомата, а затем вытаскивала из его кармана изрядно распухлевший бумажник.

Но у запасного плана был очень весомый недостаток – чаще всего маме не удавалось обойти многочисленные камеры видеонаблюдения, рассованные по всей подземке, и тогда уже спустя несколько часов в наш арендованный фургон являлся толстый смуглый полисмен по имени Генри.

К слову говоря, даже успешно проведенный план «Б» порой оканчивался полнейшим фиаско. Так, в прошлом году на Рождество она притащила в дом всего двадцать баксов и целую кипу фоток какого-то слюнявого малыша, которыми был набит до отказа портативный мужской кошелек. То Рождество мы провели в трейлере, прихлебывая колу из одной бутылки и разглядывая счастливого младенца на снимках. Все пытались понять, какое имя ему бы лучше всего подошло.

– Если я к утру не вернусь, ты знаешь, что следует делать, – мама откинула за спину пережженные обесцвечивающей пудрой волосы и с тоской поглядела в пыльное окно. – Пусть в эту ночь удача будет на моей стороне!..

Наверное, прочитав все это, вы тут же решили, будто мы с мамой – форменная семейка выродков, портящих полицейскую статистику и отравляющих жизнь нормальным, более удачливым, людям. И, в общем, вы ошиблись.

Когда-то мы были той самой семьей, которая с легкостью могла бы улыбаться вам по утрам с большой упаковки молока. Но затем маленький бизнес отца – кондитерский магазинчик, не выдержал давления сетевого маркетинга и неожиданной конкуренции. Под натиском «Пончиков Джека», прораставших киосками на каждом углу, будто грибы после дождя, папина лавка обанкротилась. А маминого дохода едва хватало на то, чтобы оплачивать медицинскую страховку.

Мой отец – толстый и смешной, как раскормленный кот, был невероятно добродушным человеком. А потому совершенно не умел справляться с внезапными невзгодами. В конечном итоге, он не придумал ничего лучше, чем заключить контракт с американской армией. Так мой растяпа-отец внезапно стал военным.

Конечно, если бы мне тогда было не три, а, ну хотя бы, чертовых лет десять, я бы сумела отговорить его от этого безрассудного поступка. Но вся беда в том, что в три года я еще не умела рассуждать здраво, да и вряд ли понимала, что означает слово «война», которое со слезами на глазах все чаще произносила мама.

А дальше отец уехал. Его не было несколько недель, и мы с мамой ужасно по нему тосковали. По вечерам стало некому забираться на большой мягкий живот и некого было дергать за колючие коричневые усы. Живот и усы – это единственное, что я четко помню о своем отце. Остальное со временем начисто стерлось из моей памяти.

Сейчас, когда мне исполнилось семнадцать, я уже хорошо осознаю, что у отца не было ни единого шанса. Неуклюжий, подслеповатый и толстый, он оказался в числе первых жертв боевиков.

Потом… Потом началась наша новая жизнь. Как мама ни старалась, она не могла заработать достаточно, чтобы обеспечивать нас обеих и содержать двухэтажный дом. Поэтому вскоре наш дом отобрали.

Год за годом наш уровень жизни падал все ниже и ниже, и мы стремительно скатывались по спирали отчаяния, познавая те ее закоулки, о существовании которых прежде даже не догадывались. Вот так мы и оказались в том дерьме, где вы обнаружили нас сейчас.

– Знаешь, мам, – я отставила в сторону полупустую коробку хлопьев и посмотрела ей прямо в глаза. – Ты только не обижайся, ладно? Мне кажется, что ты – самая неудачливая преступница во всем чертовом штате. Может быть, уже хватит?

– Софи! – воскликнула она, и ее лицо вспыхнуло гневом. – Что за выражения ты позволяешь себе за столом?

Я тихо буркнула что-то едкое под нос, отхлебнула глоток несладкого чая из оранжевой чашки с головой жирафа (и кто вообще решил, что это – отличный подарок для девушки моего возраста?) и откинулась на спинку скрипучего стула.

– Те черные парни, с которыми ты путаешься, произносят такие слова, от которых покраснел бы сам дьявол. Неужели ты и им делаешь втык, мам?

Я заметила, как она засмущалась. Ее бледные щеки моментально залил ярко-розовый румянец – похожий на тот, что красовался на мордочках котят, украшающих мой угол на постерах над кроватью.

Она всегда тушевалась и обижалась, когда я упоминала о том, с кем она теперь водится. На самом деле, тот молодой черный парень, который иногда заходил к нам в дом, – как громко называла мама наш крохотный трейлер, был не так уж плох. (Если, конечно, не брать во внимание тот факт, что он постоянно норовил ухватить ее за задницу). Однажды он даже притащил мне огромного оранжевого пса.

Я знала, что мама с ним спит – это было заметно по тому, как они переглядывались и шушукались за моей спиной. Но, думаю, в этом не было ничего предосудительного. В конце концов, каждой взрослой женщине для счастья необходим здоровый и крепкий мужчина. Так не раз говорила моя школьная учительница – преподаватель географии. Правда, я очень сильно сомневаюсь в том, что у нее самой он имелся в наличии.

Тревор, так звали нового маминого бойфренда, вырос в бедной семье в черном квартале, а потому отлично знал о том, как и где можно быстро достать наличные. Именно он уговорил маму влиться в их небольшую компашку – белая женщина с изможденным видом и пересушенными светлыми волосами вызывала у окружающих куда больше доверия, чем татуированные черные парни.

– Софи, ты еще слишком мала, чтобы совать свой нос в подобные вещи, – она демонстративно скрестила под грудью тощие руки. – Марш в свою комнату!

– У меня нет своей комнаты, – равнодушно пожав плечами, ответила я. – По меньшей мере, уже лет десять.

– Значит, иди в свою постель! – повысив тон, категорично выпалила мама. – И как следует подумай о своем поведении, пока меня не будет!

Конечно, мама на меня не злилась. На самом деле, злилась она совершенно по другому поводу. Потому, что в своей прошлой жизни она пекла румяные пироги с тунцом на кухне красивого большого дома, а теперь была вынуждена кормить единственного ребенка просроченным дерьмом из подпольного магазина по сбыту некачественного товара.

Злилась, потому что не смогла остановить отца и отпустила его. Потому, что он погиб и потому, что теперь вместо его толстых мягких рук ее обнимали жилистые пальцы черного парня из гетто.

Она злилась потому, что у нас не было денег для того, чтобы купить мне новую пару кроссовок, хотя мои ступни успели настолько вырасти за прошедшее лето, что теперь пальцы ног, жалобно скукожившись, утыкались ногтями в затертую дочерна стельку.

Она была зла на все, что только угодно, но только не на меня. Поэтому я молча поднялась из-за стола, сделала пару шагов по узкому коридору и упала в свою кровать.

Квадрат крошечной кухни, в этом же помещении, за небольшой перегородкой – спальное место мамы, напротив – мое собственное. В конце трейлера уныло капал водой душ, а еще чуть дальше стыдливо прятался за покосившейся дверцей пожелтевший от времени унитаз. Так выглядел внутри наш новый дом, который я про себя нередко обзывала сараем. Вслух больше не решалась – после этих слов мама все время рыдала по ночам в подушку, думая, что я крепко сплю и не слышу ее.

Когда она выходила на улицы, оставляя меня в вагончике одну, здесь становилось ужасно одиноко.

Трейлер ютился неподалеку от моста, уводящего широкую полосу автострады прямо к сереющим впереди холмам. Чуть дальше торчали из земли одноэтажные бараки бедняков, из которых до самого рассвета лилась басами громкая музыка и звучал хриплый смех. А иногда – до невозможного грязные ругательства и сердитые женские крики на чужом языке.

Но даже голоса гетто не могли заглушить унылого стука колес машин, несущихся по бетонным перекрытиям моста. Лежа часами в своей неудобной постели, я таращилась в металлический потолок трейлера, давно успевший окраситься в темно-охряные пятна коррозии, и мне казалось, что вместе с гулом автомобильных движков от меня утекала и моя собственная жизнь.

В такие грустные мгновения меня не радовали даже пушистые розовые котята, прикрывающие глубокие царапины на стенах трейлера. Хотелось только одного – уснуть, чтобы, проснувшись вновь увидеть улыбающееся лицо мамы, тающей в больших и теплых руках неуклюжего отца.

– Софи, я ухожу, – сухо проговорил голос над моей сонной головой, а затем губы, пахнущие дешевой помадой, чмокнули меня в щеку. – Помни – если что-то пойдет не так, возьми деньги из моей сумочки и уходи из дома.

– Да помню я, – отмахнулась я, широко зевнув. – Не в первый раз же, мам.

Повернувшись на бок, я сощурилась от яркого света, бившего в мое заспанное лицо. За мутными стеклами трейлера, занавешенными линялыми занавесками, уже стемнело. Должно быть, я незаметно вырубилась, лежа в кровати.

Придирчиво оглядев себя в отражении зеркала, висящего на входной двери, мама бегло оглянулась, окинув меня прощальным взглядом. А затем, тяжело вздохнув, распахнула узкую скрипучую дверцу, выскользнув в темноту.

Я поднялась на ноги, едва не приложившись лбом о нависающую над постелью книжную полку, потянулась и пригладила спутавшиеся волосы.

У меня ужасные волосы – тяжелые, темные и густые, они обладают таким скверным характером, которому позавидовал бы сам Гринч. В этом году я перестала их подстригать, и теперь темно-каштановые пряди струились по моей спине, свободно спадая ниже лопаток.

Как бы я ни старалась их пригладить или расчесать, они все равно упрямо топорщились во все стороны, отчего вокруг меня то и дело возникал «волосяной ареол», как говорил один мой приятель из старшей школы.

Но, к счастью, до школы оставалось еще несколько дней. А потому я просто прилизала свою вздорную копну ладонью, критически окинув себя взглядом в помутневшем от времени зеркале.

От матери мне достались большие светлые глаза и бледная кожа, которая при ярких лучах света отливала зеленовато-синим оттенком. А еще – нездоровая худоба и смешные длинные ноги с острыми коленками, похожие на лапки кузнечика. Об этом, кстати, мне также неоднократно напоминал тот самый приятель из школы. От отца мне не досталось ничего. И это расстраивало больше всего на свете.

Я стянула с крючка свою сиреневую олимпийку и как попало натянула ее на себя. Несмотря на то, что на улице только начался сентябрь, было уже заметно холодно. К ночи с моста вниз стекал пронизывающий ветер, сковывая гетто своим ледяным дыханием.

Болтаясь вчера по убогим улочкам между одноэтажных домов, я успела так сильно продрогнуть, что этим вечером решила надеть на себя не только любимую кофту цвета весенней фиалки, но и легкую спортивную куртку. Мой образ дополнили узкие синие джинсы с дырками на коленях и те самые стоптанные кроссовки, которые я никак не могла сменить на новые.

Еще раз поглядев на свое отражение, дрожащее в мутном стекле, я удовлетворенно хмыкнула. Я выглядела именно так, как и должна выглядеть девушка-подросток, коротающая лучшие годы своей жизни в самом отстойном месте на всем земном шаре.

– Привет, Софи, – прозвенел тонкий голосок, стоило мне лишь ступить за порог трейлера. – Куда ты идешь?

Два пытливых черных глаза остановились на моем лице – примерно на уровне переносицы. Маленькая Хелена, пятилетняя дочка мексиканской парочки толстяков, живущих неподалеку, радостно бегала вокруг меня, напевая какой-то приставучий мотив.

У Хелены выраженное косоглазие. Наверное, это как-то лечится. Если захотеть. Но ее родителям было плевать. Именно поэтому Хелена постоянно ошивалась на улице.

– Я не знаю, – честно ответила я. – А ты почему не дома? Сейчас ведь уже поздно.

– Мама бьет папу, – прощебетала девочка, тряхнув курчавой головой. – Говорит, что он снова пропил все, что заработал. Так что я пока посижу здесь, ладно?

Я закатила глаза. Бесконечные разборки в мексиканской семье тянулись столько, сколько я здесь жила. И заканчивались одинаково – громкими криками и вздохами, от которых даже у самых пошлых лицо шло неровными пятнами. А затем, спустя какое-то время, на свет появлялась еще одна никому не нужная Хелена. Или Хосе.

– Можешь пойти ко мне и посмотреть телек, – я поддела входную дверь вагончика ногой. – Скоро начнется сериал про летающих пони. А в холодильнике, кажется, осталось немного клубничного мороженого…

– Ух ты! Спасибо, Софи! – смуглая девочка повисла на моей талии, смешно дрыгая пухлыми ножками. – А ты не посидишь со мной вместе?

– Думаю, я уже немного старовата для такого досуга, – я качнула головой. – Я хочу немного размяться.

– Ну ладно… – Хелена наконец отпустила мою толстовку и отступила назад, глядя в мое лицо снизу вверх своими косыми черными глазами. – А можно мне доесть все мороженое?

– Конечно. Я оставила его специально для тебя.

Взвизгнув, будто довольный поросенок, она метнулась к двери трейлера, и спустя мгновение до моего слуха донеслось приглушенное бормотание телека. Кажется, это была надоедливая реклама новых женских тампонов.

Фонари на улице горели через один – больше половины печально чернели разбитыми лампочками, так что в ночное время суток местный квартал производил гнетущее впечатление даже на тех, кто не отличался особой мнительностью.

Подбрасываемые ветром, в воздухе кружили пакеты из-под жареного картофеля, а в пожелтевших кустах на обочине тихо шуршали пустые пивные банки. Длинная извилистая улочка зияла глубокими пробоинами на асфальте, а в отдельных местах его не было совсем, и тогда наружу высовывалась намокшая земля, поросшая сорняками.

За ободранной задницей фургона маячил ближайший дом – темно-синяя лачуга из растрескавшейся вагонки, сквозь которую на свет проглядывала светлая полоса гипсокартона. В этом доме жил приятель Тревора – такой же татуированный и чернокожий, как и он сам. А чуть дальше, за покосившейся водонапорной башней, темнел неказистый микродом, принадлежавший родителям Хелены.

В общем и целом, по бокам полутемной аллеи, ютившейся почти под самым мостом, насчитывалось пару десятков однотипных строений, густо заселенных мигрантами из Мексики и обнищавшими американцами.

В основном тут прожигали жизнь те, кто угодил сюда от безысходности. Но были и те, кто здесь родился – например, Хелена и ее многочисленные братья и сестры. Или вырос, как приятель Тревора из синей хибары.

Я провела пальцем по экрану плеера, вставила в уши наушники и сунула руки в карманы сиреневой олимпийки. Внутри моей головы заиграл трек «London Grammar – Wasting My Young Years», и пронзительный женский вокал больно кольнул меня под ребра.

Неужели я проведу здесь остаток своей жизни? Неужели вот для этого я и была рождена? Чтобы торчать под мостом в ржавом трейлере и скармливать остатки клубничного мороженого мексиканской девочке?.. А как же мои мечты? Как же, черт возьми, моя великая любовь, о которой я так часто мечтала, валяясь в своей холодной постели?

Неужели, повзрослев окончательно, я тоже начну встречаться с каким-нибудь Тревором, намертво осев в этом удушливом гетто, а затем научусь угонять чужие тачки, чтобы не сдохнуть от голода?..

Я со злостью пнула носком кроссовка стоящую на дороге бутылку, и она, громко звякнув, опрокинулась книзу горлышком. Мой кроссовок тут же окрасился в ярко-желтый цвет.

– О, да ладно!.. – громко заорала я, обращаясь к завывающему над моей головой ветру. – Вы живете в сраном гетто, жрете всякое копеечное дерьмо, но не допиваете свое пиво?

Настроение тут же скакнуло с нуля до минус хреналлиона. Надвинув на глаза капюшон и завернувшись в плюшевую сиреневую толстовку, я зашагала по пустынной улице, молча проклиная все, что только попадалось мне на глаза.

…А в этот самый момент где-то далеко, за этим серым бетонным мостом, за низкой грудой унылых холмов, по шоссе спешно скользил надраенный до блеска вишневый автомобиль. За его рулем, нахмурившись и сжав зубы, возвышался странный мужчина.

У него был ровный, прямой нос с аккуратно очерченными ноздрями, и педантично уложенные набок гладкие волосы именно того цвета, о котором так мечтала моя мама, но которого никак не могла добиться дешевыми красками из супермаркета для бедных.

Его тускло блестящие темно-карие глаза пронизывали ночной мрак, спустившийся на спящий город, а тонкие длинные пальцы уверенно сжимали кожаную обшивку автомобильного руля.

На пустующем пассажирском сидении рядом с ним лежал, подскакивая на кочках, большой коричневый чемодан. И мужчина то и дело нервно пялился на него, как если бы ожидал от своего дипломата какого-то неожиданного подвоха.

Он свернул на боковую трассу, ведущую прочь из города и пересекающую гетто, именно в тот момент, когда я торчала у трейлера, беседуя с Хеленой. И пронесся по мосту прямо над моей головой тогда, когда я, едва сдерживая слезы, пыталась стряхнуть со своего кроссовка капли дешевого пива, ощущая себя полнейшим ничтожеством.

Но тогда ни один из нас еще ничего этого не знал. Потому что странный мужчина со светлыми волосами, бросив напряженный взгляд в зеркало заднего вида, быстро соскользнул с шоссе, вернувшись на главную дорогу. А я продолжила бестолково брести по темному переулку, стараясь не обращать внимания на холодный сентябрьский ветер.

Глава 2. Bad times

– До пятого сентября, – добавила я, протягивая смятую купюру.

Мама позвонила мне на рассвете. К тому моменту я уже была в трейлере. Хелена ушла, мне не спалось, и я решила перекусить. Но не обнаружила на пустых полках кухни ничего лучше, чем мои чертовы недоеденные хлопья.

Когда я взялась за коробку, внутри кармана моих джинсов раздалась тихая мелодия.

– Софи, – тихо произнесла мама, и ее голос заметно дрожал. – Милая, собирай вещи и уходи из трейлера. Ты слышишь?

– О нет, – что-то внутри моего живота оторвалось и упало вниз. – Неужели снова?

– Милая… – она вдруг громко всхлипнула, и мне стало по-настоящему страшно. – Софи, я больше не вернусь… Тебе нужно бежать.

Мама никогда при мне не плакала. Даже тогда, когда умер отец. Она делала это тайком, в ванной комнате, думая, будто я ничего не слышу. То, что она даже не пыталась скрыть своих слез, было плохим предзнаменованием. Очень плохим.

– Мама, что случилось? – перед моими глазами поплыли разноцветные круги. – Что вы с Тревором уже натворили?

– Софи, Тревор мертв, – в ее тихом голосе плеснулось отчаяние. – Я… Мы попали в настоящую переделку.

Она сбилась, умолкла и попыталась взять себя в руки. Но у нее ничего не вышло.

– Мама…

– Послушай меня, Софи. Теперь я причастна к нападению на полицейского, – затараторила она, давясь слезами. – Во время погони Тревор ранил патрульного, а потом… Я… Я хочу, чтобы ты сейчас же собрала свои вещи, взяла из сумочки деньги и уехала. Не жди меня, Софи. Прости, прости меня…

Крошечная прихожая вагончика затряслась перед моими глазами, будто внезапно началось девятибалльное землетрясение. Сердце колотилось где-то внутри моих барабанных перепонок, начисто позабыв о том, что ему там совсем не место.

– Ваше время вышло, миссис Доусон, – холодно произнес чей-то отдаленный голос. – Пожалуйста, положите трубку на место.

– Софи, прости меня, прости, прошу тебя!..

– Мама! – закричала я, до боли вжимая телефон дрожащей рукой в свою пылающую щеку. – Мам!..

Но внутри уже звучали короткие гудки.

Я почти не помню, как покинула трейлер и добралась до мотеля. И совсем не помню, как складывала вещи в свой пыльно-розовый школьный рюкзак – другой сумки у меня не было.

Популярные книги
bannerbanner