bannerbanner
logo
Войти
Скачать книгу Голый конунг. Норманнизм как диагнозТекст
Добавить В библиотеку

Голый конунг. Норманнизм как диагноз

Текст
Aудио
Язык: Русский
Тип: Текст
Год издания: 2013
ISBN: 978-5-4438-0430-9

Полная версия

Но то, что видели Миллер, Соловьев, Бестужев-Рюмин и Ключевский, категорично не желает видеть основная часть норманнистов, с возмущением осуждая Ломоносова в случае с его оценкой «Русской грамматики» Шлецера. Как, например, утверждал в 1904 г. С.К. Булич, Шлецер «неоспоримо» превосходил Ломоносова широтой филологического и лингвистического образования, проницательностью взгляда, а враждебные отношения к нему русского ученого «развились на почве научного соперничества сначала в области русской истории, а затем уже русской грамматики». При этом защитники Шлецера – даже в таком очевидном его отступлении от науки! – не принимают в расчет того, что «разнос» Ломоносова весьма благотворно сказался на их кумире. Ибо он уже в 1768 г., т. е. спустя всего четыре года после своего фиаско с этимологическими «опытами» в области русского языка, сам и абсолютно по делу учил «уму-разуму» современных ему деятелей от науки, с ловкостью фокусников создававших любые «лингвистические аргументы», посредством которых с той же ловкостью ими возводились многочисленные эфемерные конструкции, засорявшие науку. «Неужто даже после всей той разрухи, – искренне негодовал Шлецер, – которую рудбекианизм учинил, пройдясь по древним векам, они все еще не устали творить из этимологий историю, а на простом, может быть, случайном совпадении слов выстраивать целые теории?»[29].

Норманнистам, делающим особый упор на то, что Ломоносов не был профессиональным историком, и тем самым исключающим его из исторической науки, надлежит напомнить, что профессиональными историками не были и другие наши выдающиеся историки – В.Н. Татищев, Н.М. Карамзин, И.Е. Забелин. Что ж, их норманнисты тоже прикажут «на законных основаниях» исключить из исторической науки (такие действия, кстати сказать, уже не раз предпринимались в отношении антинорманниста Татищева, а сегодня его злопыхатели – и как же некоторые русские ненавидят и презирают все русское! – вновь активизировались[30])? И прикажут те, чьи имена, судя по их работам, не только что в памяти потомков, но даже в памяти современников не оставят никакого следа. След же Ломоносова в науке, в том числе исторической, при всех стараниях сегодняшних «ломоносововедов» (точнее, ломоносовоедов) никогда не сотрется. Ибо он слишком глубок и значим.

Профессиональными историками не были и немецкие ученые Г.З. Байер, Г.Ф. Миллер и А.Л. Шлецер, которых в обязательном порядке противопоставляют «неисторику» Ломоносову. Так, у Миллера за плечами были только гимназия и два незаконченных университета, в которых им был проявлен интерес не к истории, а к этнографии и экономике. Да и направлялся он в 1725 г. в Россию с мыслями очень далекими от занятия какой-либо наукой. «Я, – вспоминал весьма прагматичный Миллер, – более прилежал к сведениям, требуемым от библиотекаря, рассчитывая сделаться зятем Шумахера и наследником его должности». Но в 1730 г. недоучившийся студент, допущенный «для сочинения» академической газеты «Санкт-Петербургские ведомости», издаваемой на немецком языке (в ней давался обзор иностранной прессы), не имея никаких исторических работ, «не будучи, – как подытоживал Шлецер, – ничем еще известен публике, и не зная по-русски…», стал профессором истории Петербургской Академии наук. Причем стал таковым вопреки мнению всех академиков, а ими тогда были исключительно иностранцы, в основном немцы, и только благодаря настойчивости своего покровителя Шумахера. И лишь только в 1731 г., констатировал он, «у меня исчезла надежда сделаться его зятем и наследником его должности. Я счел нужным проложить другой ученый путь – это была русская история…» (по словам П.Н. Милюкова, ««предприятие» заняться русскою историей было вызвано у Миллера не столько учеными, сколько практическими соображениями»).

Байер и Шлецер хотя и имели университетское образование, но это образование не могло им дать, несмотря на все уверения сторонников норманнизма, никакой «специальной исторической подготовки» по причине ее отсутствия в их время в программах западноевропейских университетов. На богословских факультетах, на которых они учились, можно было ознакомиться лишь с библейской историей, причем, как вспоминал Шлецер, только в ее «главных событиях». Там же они подготовили диссертации: Байер по теме «О словах Христа: или, или, лима, савахфани», Шлецер – «О жизни Бога». Историческими эти диссертации никак не назовешь. Пусть даже обратное будет теперь твердить на всех страницах каждого номера газеты «Троицкий вариант – наука» и каждые полчаса в Интернете всемирно известный археолог и антрополог Клейн.

А университеты XVIII в. давали типичное для той эпохи эрудитское образование. Так, Шлецер по окончанию богословского факультета Виттенбергского университета год слушал лекции по филологическим и естественным наукам в Геттингенском университете, где увлекся благодаря И.Д. Михаэлису филологической критикой библейских текстов (гордо говоря впоследствии, что «я вырос на филологии…») и где решил посвятить себя «религии и библейской филологии…». Некоторое время спустя он в том же университете еще два с половиной года изучал большое число дисциплин, в том числе медицину (по которой получил ученую степень), химию, ботанику, анатомию, зоологию, метафизику, математику, этику, политику, статистику, юриспруденцию (и изучал все это потому, что думал совершить путешествие в Палестину для написания большого труда «О животных Библии со стороны естественно-исторической»).

И с каким багажом знаний собственно русской истории прибыл Шлецер в наше Отечество, видно из его слов, что до отъезда в Россию он два с половиной месяца «усиленно изучал» ее и что в середине XVIII в. Российское государство было «terra incognita, или, что еще хуже, описывалось совершенно ложно недовольными». В данном случае показательны и слова предисловия французского издания «Древней Российской истории» (1769 г.) Ломоносова, где специально выделено, что в ней речь идет о народе, «о котором до настоящего дня имелись лишь очень неполные сведения. Отдаленность времени и мест, незнание языков, недостаток материалов наложили на то, что печаталось о России, такой густой мрак, что невозможно было отличить правду от лжи…».

Своим образованием Ломоносов ни в чем не уступал ни Байеру, ни Шлецеру, ни тем более Миллеру. За пять лет (1731–1735 гг.) он на родине блестяще освоил практически всю программу обучения в Славяно-греко-латинской академии (прохождение ее полного курса было рассчитано на 13 лет), где по собственному почину занялся изучением русской и мировой истории. «К счастью Ломоносова, – говорил в 1865 г. академик Я.К. Грот, – классическое учение Спасских школ поставило его на твердую почву европейской цивилизации: оно положило свою печать на всю его умственную деятельность, отразилось на его ясном и правильном мышлении, на оконченности всех трудов его». А с января по сентябрь 1736 г. он был студентом Петербургской Академии наук. Затем в 1736–1739 гг. Ломоносов учился в одном из лучших европейских университетов того времени – Марбургском, где слушал лекции на философском и медицинском факультетах (на последнем – преимущественно лекции по химии, там же он получил звание «кандидата медицины»).

И учился так успешно, что заслужил по окончании университета в июле 1739 г. высочайшую похвалу своего учителя, «мирового мудреца», как его называли в XVIII в., преемника великого Г.В. Лейбница, выдающегося немецкого философа и специалиста в области физико-математических наук Х. Вольфа. Как отмечал этот признанный европейский авторитет, которого Ломоносов боготворил всю жизнь и считал его «своим благодетелем и учителем», «молодой человек с прекрасными способностями, Михаил Ломоносов со времени своего прибытия в Марбург прилежно посещал мои лекции математики и философии, а преимущественно физики и с особенною любовью старался приобретать основательные познания. Нисколько не сомневаюсь, что если он с таким же прилежанием будет продолжать свои занятия, то он со временем, по возвращению в отечество, может принести пользу государству, чего от души и желаю».

К универсальному образованию Ломоносова следует прибавить еще два года его обучения (1739–1741 гг.) у профессора И.Ф. Генкеля во Фрейбурге металлургии и горному делу. Надлежит также сказать, что Ломоносов в Германии помимо основательной работы над обязательными дисциплинами – математикой, механикой, химией, физикой, философией, рисованием, немецким и французским языками и пр. – самостоятельно совершенствовал познания в риторике, занимался теоретическим изучением западноевропейской литературы, практической работой над стихотворными переводами, писал стихи, создал труд по теории русского стихосложения, знакомился с зарубежными исследованиями по русской истории и др.

Не уступал Ломоносов немецким ученым и в знании иностранных языков, т. к. прекрасно владел латинским и древнегреческим языками, что позволяло ему напрямую работать с источниками, большинство из которых еще не было переведено на русский язык (как свидетельствует его современник, историк и академик И.Э. Фишер, он знал латинский язык «несравненно лучше Миллера», а сын А.Л. Шлецера и его первый биограф Х. Шлецер называл Ломоносова «первым латинистом не в одной только России»). В той же мере наш гений владел немецким (причем несколькими его наречиями) и французским языками, благодаря чему всегда был в курсе новейших достижений европейской исторической науки. Сверх того Ломоносов, как он сам пишет, «довольно знает все провинциальные диалекты здешней империи… разумея притом польский и другие с российским сродные языки» («Положительно можно утверждать, – отмечал в 1865 г. славист П.А. Лавровский, – о сведениях его в польском, сербском и болгарском»). А в «Российской грамматике» им приведены примеры из латинского, греческого, немецкого (и древненемецкого), французского, английского, итальянского, не уточненных азиатских, абиссинского, китайского, еврейского, турецкого, персидского, из иероглифического письма древних египтян.

Но вместе с тем Ломоносов в середине XVIII в., т. е. в момент становления в России истории как науки и выработки методов познания прошлого, обладал очень важным преимуществом перед Байером и Шлецером, ибо был выдающимся естественником, не имевшим равных в Европе. И каждодневная многолетняя практика самого тщательного и тончайшего анализа в точных науках, прежде всего химии, физике, астрономии, математике, выработала у него принципы, один из которых он предельно четко изложил в заметках по физике в начале 1740-х гг.: «Я не признáю никакого измышления и никакой гипотезы, какой бы вероятной она ни казалась, без точных доказательств, подчиняясь правилам, руководящим рассуждениями». Другой: «Из наблюдений установлять теорию, чрез теорию исправлять наблюдения – есть лучший способ к изысканию правды», – звучит в «Рассуждении о большей точности морского пути» 1759 г.[31]

И неукоснительное руководство этими принципами вело Ломоносова к многочисленным открытиям в совершенно разных сферах, обогатившим отечественную и мировую науку, превратило его в универсального исследователя. Универсалов тогда было много, но Михаил Васильевич обладал еще и тем, чем наделяет Бог только самых избранных. «Я всегда, – говорил нашему гению другой гений, великий математик Л. Эйлер в письме от 19 марта 1754 г., – изумлялся Вашему счастливому дарованию, выдающемуся в различных научных областях». Данное счастливое дарование было многократно усилено невероятной работоспособностью Ломоносова. Как сказал в 1921 г. наш выдающийся математик академик В.А. Стеклов, знавший по себе, что есть такое научный труд, о всеобъемлющем таланте этого «умственного великана»: можно только поражаться, «каким образом успевал один человек в одно и то же время совершать такую массу самой разнообразной работы», при этом «с какой глубиной почти пророческого дара проникал он в сущность каждого вопроса, который возникал в его всеобъемлющем уме»[32] (а этот всеобъемлющий ум работал точно суперкомпьютер и сразу же видел любую проблему в целом и в деталях).

С той же «глубиной почти пророческого дара проникал» Ломоносов и в сущность истории своего народа, видя задачу историка в том, что «коль великим счастием я себе почесть могу, ежели моею возможною способностию древность российского народа и славные дела наших государей свету откроются…» и что «велико есть дело смертными и преходящими трудами дать бессмертие множеству народа, соблюсти похвальных дел должную славу и, пренося минувшие деяния в потомство и в глубокую вечность, соединить тех, которых натура долготою времени разделила». Благородная цель, служению которой желали бы посвятить себя многие исследователи. И можно только гадать, что было бы им сделано на поприще истории, если бы она одна и была его уделом (как, например, у Байера, Миллера и Шлецера).

Но и того, что он сделал в этой области, параллельно с тем занимаясь еще химией, физикой, металлургией, лингвистикой, астрономией, географией и многими другими отраслями науки, где прославил свое имя (да еще основав такие науки, как физическая химия и экономическая география, и создав русскую научную терминологию, без которой немыслимо было развитие наук в России, введя такие понятия, например, как земная ось, удельный вес, равновесие тел, оптика, преломление лучей, опыт, предмет, наблюдение), вполне достаточно, чтобы признать Ломоносова историком и без норманнистской предвзятости взглянуть и на него, и на его наследие. При этом не забывая, когда заводят речь об ошибках Ломоносова (а они у него, разумеется, есть), что в обработке русской истории он, по верному замечанию П.А. Лавровского, натолкнулся «на непочатую еще почву и вынужден был сам и удобрять, и вспахивать, и засевать и боронить ее»[33].

Ломоносовофобия норманнистов: писаренки на марше

Однако норманнисты уже более двух столетий трубят, что в своих исторических трудах им все было сделано не так. Действительно, Ломоносов делал все не так, как того бы хотелось норманнистам, уводящим нас в историческое зазеркалье, а так, как того требуют истина и долг ученого. Как мы знаем, реальность и отражение этой реальности в головах разных людей – это две большие разницы. И отражение реальности – настоящей или прошлой – зависит в целом от культуры, воспитывающей мировоззренческие принципы, которыми затем руководствуется – осознанно и неосознанно – человек. Важная грань культуры – образование. И если человек «образован» как норманнист, то он и будет на все смотреть именно как норманнист.

А в этой зашоренности он – осознанно или неосознанно – обязательно будет в той или иной мере участвовать в дискредитации Ломоносова как историка и в очернении его взгляда на раннюю историю Руси. Причем независимо от того, кто он, этот норманнист, – археолог, историк, корабельных дел мастер или геолог. Такое изначально негативное настроение высокообразованных умов, которое только и можно назвать ломоносовофобией, стало сейчас привычным явлением, по-хозяйски обосновалось в нашей науке, закрепляется в общественном сознании. И об этом совершенно позорном и, уверен, невероятном явлении для других стран – где по праву гордятся своими «Ломоносовыми» куда за меньшие заслуги, при этом никому не позволяя охаивать национальные святыни, фамильярничать с ними и памятью о них, – я подробно рассказываю в «Ломоносовофобии российских норманистов».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Клейн Л.С. Варяги, антинорманизм и час истины // Троицкий вариант – наука, 2010, № 63, 28 сентября, с. 10. См. по ссылке: http://trv-science. ru/2010/09/28/varyagi-antinormanizm-i-chas-istiny

2

В ней принимали участие А.Н. Сахаров и В.В. Фомин.

3

Иловайский Д.И. Краткие очерки русской истории. Курс старшего возраста. Изд. 9-е. М., 1868. С. 9—10; его же. Руководство к русской истории. Средний курс (изложенный по преимуществу в биографических чертах). Изд. 8-е. М., 1868. С. 3–4; Клейн Л.С. Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон. СПб., 2009. С. 10, 24, 63, 89. См. также: Фомин В.В. Варяги и варяжская русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., 2005. С. 142–143, 279–283.

4

Забелин И.Е. История русской жизни с древнейших времен. Ч. 1. М., 1876. С. 38, 88.

5

Летопись по Лаврентьевскому списку (ЛЛ). СПб., 1897. С. 74–78, 80, 119–124, 232; Байер Г.З. О варягах // Фомин В.В. Ломоносов: Гений русской истории. М., 2006. С. 349; Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 70.

6

Хрестоматия по истории России с древнейших времен до 1618 г. / Под ред. А.Г. Кузьмина, С.В. Перевезенцева. М., 2004. С. 27–31, 106–107; Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 60–61.

7

Публичный диспут 19 марта 1860 года о начале Руси между гг. Погодиным и Костомаровым. [Б.м.] и [б.г.]. С. 18, 20–21, 26; Дополнения А.А. Куника // Дорн Б. Каспий. СПб., 1875. С. 396, 399, 451, 454, 457–458, 461–462, 687, прим. 18; Куник А.А. Известия ал-Бекри и других авторов о руси и славянах. Ч. 2. СПб., 1903. С. 04–08, 039; Ключевский В.О. Наброски по «варяжскому вопросу» // Его же. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 121–122; Шахматов А.А. Отзыв о труде В.А. Пархоменко: «Начало христианства Руси» // Журнал Министерства народного просвещения (ЖМНП). Ч. LII. Новая серия. № 8. СПб., 1914. С. 342; его же. Введение в курс истории русского языка. Пг., 1916. С. 11; Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 36, 63, 89, 212, 226.

8

Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 231.

9

Там же. С. 12, 19–21, 26, 50–51, 61, 76–77, 97, 173, 225, 263, 265, 377, 384.

10

Томсен В. Начало Русского государства. М., 1891. С. 116; Горский А.А. Проблема происхождения названия Русь в современной советской историографии // История СССР. 1989. № 3. С. 132–134; Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 63, 77.

11

Фомин В.В. Ломоносовофобия российских норманистов // Варяго-русский вопрос в историографии / Сб. статей и монографий / Составит. и ред. В.В. Фомин / Серия «Изгнание норманнов из русской истории». Вып. 2. М., 2010. С. 203–521.

12

Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 9, 208.

13

Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 14; его же. Варяго-русский вопрос в отечественной историографии XVIII–XX веков. Автореф… дис… докт. наук. М., 2005. С. 19; его же. Ломоносов. С. 113, 341; его же. Начальная история Руси. М., 2008. С. 82–83; его же. Варяго-русский вопрос и некоторые аспекты его историографии // Изгнание норманнов из русской истории / Сб. статей и монографий / Составит. и ред. В.В. Фомин / Серия «Изгнание норманнов из русской истории». Вып. 1. М., 2010. С. 350, 391, 481.

14

Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 25.

15

Клейн Л.С. Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества. СПб., 2004. С. 53, 70; его же. Спор о варягах. С. 8–9, 199–201, 204, 209, 211–212, 217, 224, 261.

16

Здесь и далее курсив, жирный шрифт и разрядка в цитатах принадлежат авторам.

17

Клейн Л.С. Трудно быть Клейном: Автобиграфия в монологах и диалогах. СПб., 2010. С. 650–669.

18

Цит. по: Чивилихин В. Память. Роман-эссе. Л., 1983. Кн. 2. С. 358–359.

19

Цит. по: Кузьмин А.Г. Мародеры на дорогах истории. М., 2005. С. 80.

20

Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. М., Л., 1952. С. 20, 30.

21

Цит. по: Ланжевен Л. Ломоносов и французская культура XVIII в. // Ломоносов. Сборник статей и материалов. Т. VI. М., Л., 1965. С. 49 (переиздана в кн.: Слово о Ломоносове / Сб. статей и монографий / Составит. и ред. В.В. Фомин / Серия «Изгнание норманнов из русской истории». Вып. 3. М., 2012).

22

Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 19–42, 169–170, 173–174, 195–216; Миллер Г.Ф. Краткое известие о начале Новагорода и о происхождении российского народа, о новгородских князьях и знатнейших онаго города случаях // Сочинения и переводы к пользе и увеселению служащие.

Ч. 2. Июль. СПб., 1761. С. 9; его же. О народах издревле в России обитавших. СПб., 1788. С. 93–97, 107–111, 123; Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. I. М., 1989. С. 58 и прим. 111; Боричевский И. Руссы на южном берегу Балтийского моря // Маяк. Т. 7. СПб., 1840. С. 174–182; Срезневский И.И. Мысли об истории русского языка. СПб., 1850. С. 130–131, 154; Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 1. Т. 1–2. М., 1993. С. 87–88, 100, 198, 250–253, 276, прим. 142, 147, 148, 150, 173 к т. 1; кн. XIII. Т. 25–26. М., 1965. С. 535–536; его же. Писатели русской истории XVIII века // Собрание сочинений С.М. Соловьева. СПб., [1901]. Стб. 1351, 1353–1355; Погодин М.П. Борьба не на живот, а на смерть с новыми историческими ересями. М., 1874. С. 389–390; Томсен В. Указ. соч. С. 80, 82; Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т. I. Ч. I. М., 1880. С. 13–33, 42–50; Васильевский В.Г. Житие св. Стефана Сурожского // ЖМНП. Ч. 263. СПб., 1889. С. 440–450; его же. Житие св. Георгия Амастридского и св. Стефана Сурожского // Его же. Труды. Т. 3. Пг., 1915. С. CX, CXXIII, CХХХIХ – CXLI, CLII–CLIII, CCLXXVII–CCLXXXIII; Ключевский В.О. Лекции по русской историографии // Его же. Сочинения в восьми томах. Т. VIII. М., 1959. С. 408–410; его же. Полный курс лекций // Его же. Русская история в пяти томах. Т. I. М., 2001. С. 301–323; Тихомиров И.А. О трудах М.В. Ломоносова по русской истории // ЖМНП. Новая серия. Ч. XLI. Сентябрь. СПб., 1912. С. 61 (переиздана в кн.: Слово о Ломоносове); Вернадский Г.В. Древняя Русь. Тверь, М., 1996. С. 268, 286, 289; Фомин В.В. Ломоносов. С. 257–267, 286–307; его же. Начальная история Руси. С. 78–82.

23

Моисеева Г.Н. К вопросу об источниках трагедии М.В. Ломоносова «Тамира и Селим» // Литературное творчество М.В. Ломоносова. Исследования и материалы. М., Л., 1962. С. 254–257; ее же. Ломоносов в работе над древнейшими рукописями (по материалам ленинградских рукописных собраний) // Русская литература (РЛ). 1962. № 1. С. 181–191, 193; ее же. М.В. Ломоносов и польские историки // Русская литература XVIII в. и славянские литературы. Исследования и материалы. М., Л., 1963. С. 140–142; ее же. М.В. Ломоносов на Украине // Там же. С. 88, 90–92, 97–98; ее же. Из истории изучения русских летописей в XVIII веке (Герард-Фридрих Миллер) // РЛ. 1967. № 1. С. 133; ее же. Ломоносов и древнерусская литература. Л., 1971. С. 8—24, 60–61, 66, 68, 72–73, 76, 78, 80—127, 129–132, 134–137, 146, 150, 201, 232; ее же. Древнерусская литература в художественном сознании и исторической мысли России XVIII века. Л., 1980. С. 49–57.

24

Цит. по: Ланжевен Л. Указ. соч. С. 48.

25

Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 91–96, 99—161, 563–572, 574–575, 588–594; т. 10. М., Л., 1957. С. 524–527, 533, 839–841, 845; Лавровский П.А. О трудах Ломоносова по грамматике языка русского и по русской истории // Памяти Ломоносова. Харьков, 1865. С. 50 (переиздана в кн.: Слово о Ломоносове); Летопись жизни и творчества М.В. Ломоносова. М., Л., 1961. С. 275, 279–280, 324; Гурвич Д. М.В. Ломоносов и русская историческая наука // Вопросы истории (ВИ). 1949. № 11. С. 111–115, 117; Шамрай Д.Д. О тиражах «Краткого Российского летописца с родословием» // Литературное творчество М.В. Ломоносова. М., Л., 1962. С. 282–284 (а также: Фомин В.В. М.В. Ломоносов и русская историческая наука // Слово о Ломоносове. С. 167–196).

26

См. подробнее о диссертации Миллера и его полемике с Ломоносовым: Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 79—108; его же. Ломоносов. С. 226–337, 366–440; его же. Варяго-русский вопрос и некоторые аспекты…

Популярные книги
bannerbanner