Полная версия
- О книге
- Читать
Ох, как же меня вчера оскорбила Марджери Фрай, когда она вошла в комнату и заявила, что о романе «Годы» в прессе отзывались с таким пренебрежением, что она переживала, как бы это не повлияло на продажи. Именно так сказала бы Дора Сэнгер429. Но я взяла себя в руки и высекла из нее несколько искр, а потом пришли Дэвид и Рэйчел Сесил, и я получила самую большую в своей жизни порцию похвалы и понимания. Д. сказал, что «Годы» принесли ему больше пользы, чем любая другая книга, и что это глубоко человечный и трогательный роман, настоящий успех, а Р. дополняла его отзыв соответствующими цитатами. Я воодушевилась и чувствовала искренность. Би-би-си сегодня вечером; я отложила званый ужин и наверняка все будет хорошо. Вчера вечером я отдохнула, читая Лотту Лиф430, выспалась и посвежела.
30 апреля, пятница.
Вот мы и добрались до последнего дня этого волнительного месяца, который оказался гораздо лучше, чем я себе представляла. Не ЛПТ ли сегодня утром заканчивает свою «столетнюю» статью упоминанием великой художницы ВВ и романа «Годы», увековечивая ее имя в самом названии?431 Интересно, почему они из кожи вон лезут, пытаясь выказать свое почтение? Если бы не отъезд Джулиана в Испанию, я бы всецело радовалась нашей поездке во Францию.
Выступление на Би-би-си прошло умеренно успешно, то есть я взяла себя в руки и прочла текст с легкостью и воодушевлением; затем столкнулась с очевидным фактом, что мои эмоции не зажгли Джорджа Барнса, который долго и томно напоминал мне Адриана в периоды упадка сил (сейчас А. не такой уставший от жизни – он произвел очень даже приятное впечатление, когда на днях пил у нас чай). Но ощущение мыльного пузыря, мушки в глазу и все прочие предвестники трясучки и отвращения от этого Би-би-си потихоньку утихли и прошли, пока я возвращалась домой по холодным улицам в одиночестве и думала о том, что меня мало кто слушал и что мир, как обычно, не рухнул. Облегчение было столь велико, что я тепло отнеслась к Бернсу и согласилась бы на еще одну передачу, если бы он попросил. Помни, однако, что впредь от подобных глупостей следует воздержаться.
Очень холодный пасмурный день; водители автобусов угрожают начать забастовку сегодня вечером; улицы перекрыты; во всех парках разбиты палатки и туалеты, как в Крыму [?]; столбы с серебристыми топориками вдоль тротуаров432. Королева [Мария] сказала Дэвиду Сесилу, что ее в дрожь бросает при мысли о коронации, а монархия уже не та, как во времена Виктории433. Они с Гарольдом ходили на грандиозную вечеринку в Б.Д. и согласились, что кормили невкусно, а вино восхитительное434. У короля Георга вьющиеся волосы; королева Елизавета435 толстеет; на ней были драгоценности, а оркестр в задней комнате играл «Веселую вдову»436. По коридорам идти несколько миль. Многие гости приехали на такси. Лорд С.437 одолжил им машину. Все скрипки настроены. Барнс сказал мне, что Би-би-си поставили 150 микрофонов и журналистов по всему маршруту [коронации]. Я постараюсь послушать из какого-нибудь французского кафе. Места еще есть; ассистентка моего парикмахера купила билет за 15ш438 на новозеландскую трибуну. Хью Уолпола собираются посвятить в рыцари. В понедельник мы устраиваем молодежную вечеринку: придут Спендеры, Чилверы, Джулиан, Пломер; выездной обед с Сивиллой и Бобом Сесилом, а в пятницу мы уезжаем; за эту оставшуюся неделю я должна решить вопрос с одеждой. За последние полтора месяца я написала «Гиббона», «тетушек Гиббона» и выступление для Би-би-си, заработав таким образом, надеюсь, около £60, но боже мой – какая каторга! Осталось переписать «Гиббона» – докрутить гайки, так сказать. По возвращении я немедленно возьмусь за «Три гинеи» и посмотрю, что из этого выйдет.
Элингтон439 насмехается надо мной на Би-би-си – мол, слишком заумно «для меня, простого человека», а наручные часы в 1880 году еще не изобрели, – таким образом, деканам не чуждо тщеславие, и если в «Трех гинеях» я скажу все, что думаю, то мне определенно стоит ожидать враждебных нападок. Тем не менее я так треплю языком, что его острота чувствуется не сразу. Пора прекращать эту болтовню: перед отпуском я должна быть спокойной и счастливой, и все уже позади.
Врач Л. говорит, что экзема проходит; это болезнь печатников, как ни странно; доктор Рау440 достаточно умен, чтобы строить теории, когда не знает ответа. «Ewarts»441 по какой-то непостижимой причине отказываются устанавливать нам новый туалет; вероятно, происки «Norris»442; чем еще мне заполнить последние несколько дюймов этой голубой бумаги? Продажи романа «Годы» – примерно 10 250 экземпляров; «Эмберли»443 – около 300 штук. Вчера вечером мистер Притчард444 [на Би-би-си] назвал меня весьма оригинальной и забавной. Стивен Спендер считает «Годы» моей лучшей книгой, поэтичной в хорошем смысле этого слова; выставка Нессы в начале следующей недели. Купить ли что-нибудь?445 Сейчас я скуплюсь. Все, хватит.
4 мая, вторник.
День смерти матери446 в 1895 году – 42 года назад, – и я помню этот момент, как ранним утром доктор Сетон447 уходит по Гайд-Парк-Гейт, опустив голову и заложив руки за спину. Помню также пикирующих голубей. После ее смерти нас отправили в детскую, и мы плакали. Я подошла к открытому окну и выглянула наружу. Думаю, это было сразу после смерти, раз доктор Сетон покидал дом. Картина того утра до сих пор стоит перед глазами! Что было потом, я не помню.
Я устала после нашей молодежной вечеринки: гости засиделись до 0:45. Забастовка продолжается, так что автобусов нет и приходится идти пешком. Улицы выглядят странно: все увешаны транспарантами, белыми на Бонд-стрит, красными у «Selfridges»448; омнибусов нет; настроение на улицах сниженное; такси и бесчисленные частные автомобили; толпы, стада людей бредут по тротуарам. Я зашла в новое роскошное ателье Мюррея на Гросвенор-стрит; никогда бы не стала заходить внутрь, если бы не знала владельца, когда он еще был беден; прекрасную библиотеку XVIII века превратили в рабочее помещение с длинными столами на козлах, а снаружи у стены сада стоит большое дерево. Женщины средних лет, толстые, худые, невысокие, вышагивали, словно лошади перед скачками в Аскоте, пока я застенчиво и неумело разглядывала манекены. Снова почувствовала соблазн одежды. Заказала платье; возникло искушение купить еще и пальто. Но пока не чувствую себя богатой, хотя говорят, что в Америке выходит уже 4-е издание романа «Годы» – всего лишь рекламный ход, а «Hardcourt Brace» не так щепетильны, как мы. Затем мне пришлось толкаться на Оксфорд-стрит, но плечи и ноги так ныли, что я свернула в переулок и наконец добралась до метро; меня впихнули в одну дверь и вытолкнули следом за добродушным толстяком, который сказал: «Проходите за мной». Почему «проходите за»? Какой социальный слой так выражается? Выпускники частных школ, я думаю (кстати, никаких заметок о моем выступлении на Би-би-си – только частные письма).
Как бы я ни устала, вечеринку все же надо упомянуть. Салли; Джулиан; дверной звонок – Спендеры; Чилвер449; Уильям. В общем, нас было много – камин не зажигали – теплый весенний вечер. За ужином Джулиан раскритиковал отношение «блумсберийцев» к образованию. Мол, его ничему не учили, только каким-то литературным изыскам.
– Но я хотела, чтобы ты пошел в адвокатуру, – сказала я.
– Да, но моей матери не втолковали, – довольно резко ответил он.
Сейчас, в 29 лет, Джулиан чувствует, что ничего толком не умеет. При этом он, как мне показалось, выступал против всех профессий. Это аргумент в пользу меня, у кого в лучшем случае есть полпрофессии. Салли согласилась. Спустившись, мы обнаружили Инес [Спендер]; она сдержанная, миниатюрная; типаж греческой лошади; немного суровая и непреклонная; застенчивая, я бы сказала; в красном платье-халате; молчаливая и тихая; педантичная. Уильям [Пломер] очень упитанный; как будто только что сошел на берег в Брайтоне; румяный и бодрый; много сплетен и шуток о Хью: «Хью посвящают в рыцаре, но я-то знаю, что вы будете смеяться». Я похвалила его автобиографию Хью, а Джулиан раскритиковал450. Чилвер сидел весь подавленный и нервный, так что мне пришлось угостить его кларетом, сесть рядом и завести разговор о столярном деле и лампочках. Он не прочь уйти из Министерства авиации, чтобы стать плотником и делать хорошую мебель, но, конечно, не хочет и не может, хотя Салли уговаривает его. Еще один аспект разговора о профессиях. Работа в Министерстве авиации тяжелая и нескончаемая, зато регулярная и безопасная. Джулиан нынче тоже выступает за постоянную работу, пускай даже в Казначействе. Он изучает устройство грузовиков. В Кембридже его такому даже не учили – «один только Поуп451, которого я пролистал еще в детстве». Бедный старина Джулиан, как мне показалось, на грани безумия. А потом была какая-то эрудированная политическая беседа, в которую Инес внесла свой вклад, беспристрастный и разумный. Смею предположить, в ней что-то есть, но почему они решили связать себя узами – Инес и Стивен – бог его знает. Мне они показались чужими друг другу людьми; он критичен, вежлив, не близок с ней.
Все время до отъезда расписано по часам – вот почему в пятницу я испытаю сильное облегчение: почти никаких планов на ближайшие 3 недели… А потом… Особенно это касается Л., которому постоянно приходится терпеть физическое присутствие вечно слоняющейся миссис Джонс452, нанятой мистером Джонсом453. Она напоминает мне миссис Картрайт454, которая во время Всеобщей забастовки приезжала на ржавом велосипеде. Лекция Дезмонда о Лесли Стивене назначена на 26 мая. Пойти ли мне? В новом платье? Никаких новостей о «Гиббоне» из ЛПТ, но Дэди пишет, что Д. Тревельян455 одобрил. До чего же переменчиво признание. Теперь надо написать Сьюзи Бакен456.
В пятницу, 7 мая, Вулфы переправились из Ньюхейвена в Дьепп ночным пароходом и совершили автомобильную поездку по Западной Франции на юг, вплоть до города Альби. Они пересекли Ла-Манш в воскресенье вечером, 23 мая, и, проведя сутки в Монкс-хаусе, вернулись в Лондон. Последующая хроника их путешествия напечатана Вирджинией на пяти страницах, вложенных в Дневник XXVI.
25 мая, вторник.
Вот грубая, сделанная на скорую руку хроника нашего путешествия во Францию457, и я постараюсь переписать ее всю, чтобы скоротать это непродуктивное утро.
Например: первые виноградные лозы мы увидели в Ла-Шемиль; это произошло в воскресенье 8 мая 1937 года, когда мы погожим утром ехали из Дьеппа. Дорога напоминала белый шпиль (устремленный вверх). Позже в Узерше, где мы остановились, нам встретила женщина, которая шила из белой ткани на берегу реки. Она позвала коров, но те не послушались. У реки было свежо. Цветы напоминали луг елизаветинской эпохи. В лесу неподалеку мужчина рубил дрова. Я слышала глухие звуки. Ничего больше. Мальчишка, открывший дверь большого амбара, показал нам дорогу. А еще в тот день мы прокололи шину, и мужчина в гараже, расспрашивавший о Мицци, которая всегда обеспечивает нас новыми знакомствами, рассказал, что он бывал в Гамбии и мечтал остаться там, а не в этой мертвой французской деревне, где его заставили жить родители жены.
Приехали в Суйяк. Все как двести лет назад. Вечером мы сидели на берегу реки Дордонь и видели мужчину в шляпе и гетрах, а еще женщин, стиравших белье на мелководье. У скалы стояла хижина – будто сцена из пьесы; мужчина сидел у входа, пока женщины сновали туда-сюда. Все это, повторюсь, как двести лет назад. Замок на Кромвель-роуд [?], но там была часовня и сараи с бледно-коричневыми крышами. Крыши похожи на высокие фетровые шляпы с вмятиной посередине. Часовня напомнила мне времена Руссо458. Мужчина пошел на рыбалку. Крестьяне, возможно, нанятые хозяином поместья. Внезапная сильная буря. Климат здесь, как обычно, «темпераментный».
Идеальный день – майский – забыла число. Жара. Поездка в пещеры [Ле-Эзи]. Коричневато-красные рисунки доисторических животных, наполовину стертые детьми, которые там играли, пока кто-то из Парижа не приехал и не обнаружил наскальную живопись. Весь этот регион с его прямыми тополями, живописными рощами и холмами весьма традиционен. Потом мне не повезло в лавке древностей – очень неприятные люди, вездесущие продавцы старой мебели. Обманщики – пауки, заманивающие в сети туристов. Пришлось купить тарелку за пять шиллингов, чтобы уйти из магазина без шумихи. Шкафы стоили всего £3, но не было возможности доставки. Мужчина делал некрасивые наброски парижской жизни – юношеские воспоминания, глупые и подражательные. Тщеславие художника и скупость крестьянина. Но я видела их спальню, и меня заинтересовала планировка. Спальня, в которой есть туалет. Потом стало очень жарко. Городской глашатай обходил Суйяк и бил в барабан, рекламируя пьесу Лоти459. Нам обоим, кажется, не понравился вкус трюфелей. Отличный день в Мейроне, где я бы не прочь поселиться в замке. Старуха измельчала козлобородник460. Говорила о диких кабанах – иногда их убивают; они вполне ручные; их едят. Церковь полна цветов к Пятидесятнице461. Ферма с большой голубятней; старинные вещи не берегут, а используют в быту и позволяют им приходить в негодность.
В воскресенье был праздник. Люди в ярких одеждах. Улицы деревень полны чернокожих мужчин. Дама, похожая на принцессу Грёзу462, идет к руинам. Фермерские телеги у монастыря. Маленькая девочка, которая живет при монастыре, собирала улиток для Мицци. 17 мая, пока мы заправлялись в Вильфранше, по дороге в Альби я размышляла о действиях, о том, насколько они обусловлены или продиктованы мотивом славы и публичности, а потому в значительной степени гнусны. Холодный пасмурный день. Покинули Суйяк в состоянии дикой рассеянности. На вечеринке была одна мадам, напомнившая Сивиллу Коулфакс; она ведет бухгалтерию, отвечает на вопросы о сырах, о счетах и т.д. На площади стоят большие зонты; люди ужинают под ними. Очень плохой ужин из-за толпы людей в праздничный вечер. В конце концов людей, пришедших поужинать, стало так много, что мы встали и ушли. Банковский выходной463 во Франции. Приехали в Нажак – отвратительно средневековый; с огромными балками [внутри домов?]; с жуткими ухмыляющимися головами [статуй?] вокруг средневекового фонтана. Не место для жизни – средневековье. Дома, примостившиеся на вершине скалы. Внизу распластанная река. Сюрреалистичная мертвая ползучая тишина, словно попадаешь внутрь старой ракушки. Старики сплетничают, опираясь на свои заостренные трости. Никакой жизни, никаких магазинов; грязь и нищета. Очень дождливый праздничный день в Альби. Вульгарный отель; круглые синие и красные электрические лампочки в холле то загорались, то гасли. Плохой ужин. Худший отель их тех, в которых мы останавливались. Гуляли под дождем. Собор великолепен; напоминает фабрику красного цвета; крепкий, гофрированный, похожий на скалу; расписанный изнутри. Как-то так. Дождь лил всю ночь. В номере много пыли. Стены в пятнах – возможно, клопы. Теперь мы едем в Родез, в холмистую местность на севере. Архитектура меняется. Каски все те же.
В Родезе – лучший в мире отель. Душа воспряла. Долгая прогулка после чая. Сидели и смотрели на горы, на очень зеленую равнинную соловьиную долину. Никаких фильмов о коронации. Читаю «Она и он»464 – отличный бестселлер. Не могу оторваться. Говорят, май всегда ненастный. Очень красивый ржаво-красный собор в Родезе. Кажется, в долине мы остановились заправиться. Дордонь течет через луг; крутизна зеленых холмов; деревья с пышными кронами. Холодно и серо.
Читаю «Бекфорда» Гая Чепмена465, но зачем писать об этом отъявленном эгоисте? Об этом ничтожестве! Щебет птиц и стрекот кузнечиков. Первоклассный отель в Орийаке. Изысканный ужин: яичница-глазунья, ветчина и рис. Шоколад, сливки с воздушным печеньем. Баклажаны с рубленым беконом и соусом; баклажаны, фаршированные сырной заправкой. Я забываю английские слова, например «артишок». Небо цвета грязи. Едем в Тюль.
Холодно, промозгло и сыро; ночевали в деревне Трейсак [Треньяк] – не знаю, как правильно пишется. Отправились прогуляться на вершину горы, чтобы посмотреть на камни друидов; везде сырость, зелень, деревья; кукует кукушка; маленькая пастушья ферма; льет как из ведра; тропинка, по которой мы шли наверх, следуя за указателями, петляла; божественные виды в тумане и пелене; зеленый свет. Нам, промокшим до нитки, пришлось остановиться и тащиться обратно; переоделись; поужинали за 2 шиллинга, но остались голодными и легли спать; кресел нет; чистое местечко, которое стоит увидеть, настолько оно прекрасное, даже несмотря на погоду; все еще льет дождь – сейчас мы едем в Гере, и теперь я думаю о четырехмерных персонажах, о том, что нужно освещать различные аспекты, а не одну только силу личности. Но что, черт возьми, я имею в виду? Нет, я пытаюсь оправдать собственную ограниченность – см. Дезмонда в «Sunday Times», который, как обычно, безмерно меня угнетает466. Разговор в Валансе о Талейране, герцоге Валансе467. Нет, он не очень хорош, но и не так плох. У него нет детей, он разведен – его жена была американкой. Мадемуазель Уорт468 – как-то так ее зовут. Приезжает сюда. Держит птиц и зебр в качестве хобби; имеет отель в Париже. Но вы бы видели его зебр. Внучатый племянник великого Талейрана469. Очень богат.
Потеряла очки в Божанси – прекрасный город на реке Луара. Мэнтенон в 50 милях от Парижа; старые развалины на фоне яркого вечернего неба после ужина. Поют птицы; много соловьев, очень красивых, безупречных. Безмолвие и нетронутость. Но все быстро изменилось. 50 миль в час [≈ 80 км/ч].
– C’est un oustiti—un petit singe.
– Est-ce qu’il est dangereux?470
В каждом городе одни и те же вопросы – признак скудоумия человечества. На жаре бензин расходуется быстрее. Обед в Руане на площади у собора. Англичане спрашивают, нет ли у нас соли. Я даю им соль. Бензин на исходе. Жаркое солнце, но эта дорога, напоминающая брайтонскую, пустая, ровная, безлюдная. Буданвиль [?] – 8 км. Гавр – 73 км. Надеюсь, это последнее выступление Мицци здесь. Последняя заправка. Беспокоюсь о Мейнарде до такой степени, что боюсь получать почту или покупать газеты. Ноют старые раны471. Но все же это очень хорошее завершение путешествия. Никаких плохих новостей о Мейнарде в Дьеппе; хороший отель «Rhine»; после ужина какой-то мужчина бегло и толково рассказывал о Южной Африке; о шахтах; об алмазах и их отличии от рубинов; о рыбе; о палтусе и французах, покупающих рыбу в Гримсби; о кулинарии; его жена раньше готовила; теперь он живет в гостинице; биолог; круглолицый, пухлый, энергичный; очень интересно и объективно рассказывает о фактах; любит говорить с постояльцами гостиниц об их работе. Ночной пароход; спокойное море; прибытие в Ньюхейвен; таможенники находят сигары в чьей-то машине; проходят мимо нас; мы завтракали в Бридж-Инн; яйца и бекон; вернулись в Монкс-хаус – уединение и тишина; рады креслам, а интимность и сад с пышной травой и фруктовыми деревьями не идут ни в какое сравнение [c Францией?]. Салли кинулась к Л., бросив Перси. Едем в Лондон на пару дней, а потом вернемся сюда на неделю.
1 июня, вторник.
Монкс-хаус.
Я наконец-то взялась за «Три гинеи»; после пяти дней шлифовки, перепечатывания и в какой-то мере переписывания текста моя бедная старая голова опять гудит, в основном, думаю, потому, что вчера я долго гуляла и не могла уснуть: было очень жарко. В любом случае я должна использовать эту страницу как взлетную полосу – нельзя же бездельничать все три часа; надо расслабиться и последний час посвятить дневнику. Пустая трата времени – это самое худшее для писательства. Что же еще мне делать с последним утренним часом? Опять Данте. Аж сердце замирает от радости при мысли, что я больше никогда не буду писать длинные книги. Отныне только короткие. Длинная пока не забыта окончательно – есть еще отголоски. А я говорила – нет, лондонские дни были слишком напряженными, жаркими и не способствовавшими ведению дневника, – о письме из «Harcourt Brace», в котором мне радостно сообщают, что «Годы» – самый продаваемый роман в Америке? Это подтверждается моим местом во главе рейтинга «New York Herald Tribune»472. Продано 25 000 экземпляров – явно мой рекорд (теперь я мечтаю о «Трех гинеях»)*. Если заработаем, мы подумываем купить «аннуитет»473. Очень хочется не зарабатывать на жизнь писательством. Я сомневаюсь, что когда-нибудь напишу еще один роман – точно нет, если только из-под палки, как это было с романом «Годы». Будь я другим человеком, я бы сказала себе: «Пожалуйста, пиши критику, биографию; придумай новую форму для того и другого; пиши какую-нибудь неформальную прозу, короткие рассказы, например, или стихи». Судьба здесь играет немаловажную роль, ибо, когда я закончу «Три гинеи», а первый вариант, надеюсь, будет готов в августе, я намерена отложить рукопись в сторону и заняться «Роджером». Лучше всего, на мой взгляд, усердно поработать над «Тремя гинеями» в течение июня, а потом начать читать и перечитывать свои заметки о Роджере.
Кстати, меня жестко раскритиковали в «Scrutiny»474, где, по словам Л., пишут, что я сжульничала в романах «Волны» и «Годы»; при этом очень интеллигентно (и сильно) хвалят американца-Фолкнера475 – вот и все. (То есть это все, что мне теперь остается писать о рецензиях; полагаю, умному молодому человеку476 нравится меня унижать – пускай; однако в частном порядке Салли Грейвс [Чилвер] и Стивен Спендер хвалят мой роман, таким образом, подводя итоги, я не знаю, если честно, что и думать, но думать об этом больше не намерена. В «New Republic»477 отвергли «Гиббона», так что я больше не буду посылать статьи в Америку. И вообще не буду писать статей, разве что в ЛПТ, для которого я сейчас собираюсь писать о Конгриве478.)
Стояла августовская жара; пришла Несса, и мы, как обычно, долго сплетничали. Мейнард был очень болен, но ему уже лучше. Полгода будет отдыхать. Дункан во Франции. Мы остаемся здесь на неделю в полном одиночестве. Потом будет лондонский сезон, очень бурный, я полагаю. Я должна отметить странный всплеск близости Дезмонда в тот вечер. Он пришел и ждал нашего возвращения в прошлый вторник; прочел нам свою лекцию о Лесли Стивене, довольно вымученную и честную, но поверхностную, после чего мы с ним, сидели в сумерках с открытой дверью – Л. ходил взад-вперед – и обсуждали его застенчивость: Д. сказал, что именно из-за нее он такой нетворческий. Мол, если бы он мог рассказать близким друзьям о своей личной жизни, это (по какой-то причине) освободило и обогатило бы его. Речь, конечно, не о поверхностной застенчивости, а о глубинной. Намекает на своих любовниц. Затем Дезмонд спросил, есть ли у него, по моему мнению, еще силы написать хорошую книгу. Что ему делать со своим жалким остатком жизни? Я предложила писать мысли, а не автобиографию. И рассказать нам о своей личной жизни. Он ответил: «О да, как-нибудь зайду и все расскажу. И напишу для вас». Я почувствовала какую-то рвущуюся наружу неловкость; что-то эгоистичное и слабое, осмелюсь сказать. Кажется, я понимаю, почему он был таким говорливым, таким дружелюбным и так неловко стремился наладить более теплые отношения, чем они были между нами в последние несколько месяцев. Ему срочно нужно написать хорошую книгу и как-то заявить о себе, прежде чем остаток жизни сгорит в огне. Насколько искренне я считаю, что он на это способен? Нет ли в нем фатальной мягкости, неисправимой вялости? Кто может знать? Такова моя заметка, не очень вразумительная и не раскрывающая образ Д. в моем воображении; такова моя привязанность, моя поверхностная и все же искренняя привязанность к нему. Он отверг Мориса Бэринга479 и, полагаю, какую-то титулованную даму в качестве «друзей». Сказал, что самый близкий его друг – Д. Мур480, но с ним он тоже застенчив. Я не рискнула спросить, не разочаровался ли М. в своем браке. Д. считает, что да. Миссис М.481 – женщина, которая потянет за собой образование.
Леди Саймон, еще одна гостья в те насыщенные встречами дни, тоже потянет за собой образование. Она прислала мне личный отчет о собрании в Ньюнем-колледже, где обсуждался важный вопрос о необходимости носить мантии. Это, в свою очередь, связано с тем, не пора университетам принимать женщин?! И в следующий раз, когда мне предложат читать лекции, она просить опубликовать мой ответ; хочет, чтобы я откровенно и прямо поставила этот вопрос перед Гертон- и Самервилл-колледжами. Что ж, возможно, я смогу сделать это в «Трех гинеях»482. Но смогу ли?! Здесь, внизу, сейчас холодно, я пишу и обдумываю тонны аргументов, пока иду через Тристрам-Гроув [?] в Пиддинхоу. Коровы мистера Гвинна483 носят плотный коричневый мех. Вчера было ужасно жарко; сегодня воздух прорезан лучами солнца, которое умерило пыл и побелело. Мэри Х. приглашает меня на ужин с Даффом Купером484. Мужество побуждает меня согласиться. Но что делать с волосами? А с платьем?
* Понедельник, 14 июня: «Годы» все еще на первом месте.