Полная версия
- О книге
- Читать
Отправив участкового и старшину Бончюнаса опрашивать соседей, Нестеров принялся осматривать лавку. В торговом зале, если так можно было назвать эту разгромленную комнату, ничего кроме битых витрин, пары старых венских стульев, обрамлённого в бронзовую рамку трюмо и неуклюжего туалетного столика на резных ножках не было. Недавно побеленные стены ещё пахли известью. Крашенный в коричневый цвет дощатый пол поблескивал мелкими осколками стекла. Два узких, зарешёченных окна еле пропускали уличный свет. Окна были целы.
Нестеров, после того как криминалист сделала несколько фото комнаты, стал изучать стены. Они были чисты, и лишь у двери в подсобку, на крашеной обналичке из грубо струганной доски он заметил маленький клочок шерсти, даже не клочок, а несколько смятых ворсинок зелёного цвета.
– Лида, – позвал он криминалиста, – аккуратненько снимите это пинцетом и приобщите.
Больше ничего не привлекло его внимания в торговом зале, и он направился в подсобку. В крохотном кабинетике хозяина лавки Храмов сантиметр за сантиметром простукивал стены. На большом письменном столе стояли телефонный аппарат и пустой маленький сейф, вскрытый фомкой, словно консервная банка.
Храмов оглянулся через плечо и, усмехнувшись, заметил:
– Жадные ребята. Ни копеечки не оставили. Вентиляции тут, Иван Иваныч, никакой. Оттого холодно и сыро. Запасной выход направо. Замок не взломан, но открыт. У двери, на бетонной приступке, несколько следов от сапог большого размера и, похоже, лёгких ботинок, по размеру женских. Я всё тщательно срисовал.
И тут оба офицера насторожились. После очередного удара Храмова по стене киянкой послышался характерный для пустот глухой звук. Храмов быстро юркнул в коридор и через минуту вернулся с топором, вырванным во дворе из противопожарного щитка. Нестеров прорубил квадратное отверстие с полметра по сторонам, вынул из кармана фонарик, сунул его в руки Храмова.
– Давай, Виталий, погляди, что там.
Пошарив правой рукой, Храмов извлёк из отверстия небольшую металлическую коробку с изображением на крышке державшего в руке чайную пиалу мужчины и надписью по-польски «Roza Chinska».
– Китайский розовый чай, – прочитал Нестеров и достал из кармана перочинный ножик.
В коробке был только один предмет: завёрнутая в замшу массивная золотая брошь, украшенная множеством крупных камней, похожих на бриллианты, изумруды, рубины и сапфиры.
– Тяжёленькая, – тихо произнёс Нестеров, – и, похоже, старинная.
Храмов повертел брошь, вынул складную лупу, рассмотрел камни.
– Это бриллианты, Иван Иваныч, зелёные – изумруды, а эти, малиновые, точно рубины.
– Откуда знаешь? – недовольно пробурчал Нестеров. – И, наконец, когда перестанешь меня по отчеству величать? Иваном меня зовут.
– Во-первых, вы меня, то есть ты меня, товарищ начальник, на восемь лет старше, – Храмов улыбнулся, гася раздражение капитана, – а, во-вторых, Ваня, был у меня в Ленинграде в блокаду небольшой опыт по этим камушкам. Как-нибудь расскажу. А, в-третьих, думается мне, бандиты приходили за этой брошью.
– Поживём – увидим… Ладно, пошли в зал.
Нестеров передал коробку с брошью криминалисту.
– Лида, срочно на экспертизу. Есть что с пальчиками?
– Есть, товарищ капитан, много чего есть. Будем работать.
Вошёл старший лейтенант Соколаускас с кипой листов бумаги и пакетиками с землей, лаконично доложил:
– Товарищ капитан, во дворе следы машины. Срисованы мною. Товарищ Воронцова сделала снимки. По протектору – или «виллис», или «додж». Со следов снял остатки грунта. Это красная глина, в городе такой нет.
– Хорошо, Йонас, передай всё криминалисту. Сейчас восемь тридцать пять. К восемнадцати тридцати жду ваши с Воронцовой соображения.
Распахнулась дверь, и участковый Норейка ввёл в лавку чуть полноватую, но весьма привлекательную даму, в лёгком кремового цвета поплиновом плаще и игривого фасона шляпке. На вид ей было лет тридцать пять.
– Доставлена гражданка Штерн, товарищ капитан. Я опросил соседей. Никто ничего не видел и не слышал. Что, собственно говоря, неудивительно, – участковый сделал виноватое лицо.
– Присаживайтесь, – Нестеров придвинул даме венский стул и приказал Соколаускасу вести протокол. – Вы опознали труп хозяина лавки?
– Да, это Семён Абрамович Штерн, – с надрывом ответила дама и прижала платочек к сухим глазам.
Она скорее с любопытством, чем с опаской поглядывала на Нестерова и Храмова, поминутно прикладывая кружевной платочек к глазам. Два молодых милицейских офицера ей были явно интересны.
В ходе допроса выяснилось, что Нелли Рафаиловна Штерн, девятисотого года рождения (Нестеров был удивлён, он-то полагал, что она гораздо моложе), место рождения – Вильно, незамужняя, убитому хозяину антикварной лавки приходилась двоюродной сестрой. С двадцать пятого года по май сорок первого Штерн владел большим престижным антикварным магазином в самом центре Вильно, на углу улиц Ягелонской и Гданьской, в пяти минутах ходьбы от центральной улицы Адама Мицкевича. Нелли Штерн все эти годы работала в магазине кузена в качестве продавщицы и домоправительницы. В мае сорок первого года Семён Штерн решил уехать в Советскую Россию. Причин было несколько. Во-первых, после передачи Москвой в октябре 1939 года Вильно Литве новые литовские власти стали душить бизнес налогами, а полицейские чиновники занимались открытым рэкетом, вымогая у Штерна ежемесячную плату за «крышу». При поляках подобного не было.
Во-вторых, когда в Литве в сороковом году была провозглашена советская власть и страна вошла в состав СССР, началась полная неразбериха. Богатые поляки и литовцы либо уехали в Швецию и Финляндию, либо подверглись репрессиям органами НКВД. Бизнес серьёзно просел. Зачастили уголовники, требуя у брата стать скупщиком краденого и отдать им долю в бизнесе. В апреле сорок первого Штерн решил воспользоваться приглашением родственников, уехать в Саратов и открыть там антикварный магазин. Через месяц всё был распродано, и Штерны покинули Вильно. Осенью прошлого, сорок пятого года, они вернулись в город и с разрешения властей вновь открыли антикварный магазин, вернее лавку. Бизнес шёл ни шатко ни валко, но на жизнь хватало.
– Откуда в лавку поступал товар?
Дама закатила глаза, видимо, соображая, как ответить на вопрос. С минуту подумав, уверенно заговорила:
– Большую часть товара кузен получал из Ювелирторга под реализацию, все документы в порядке, я их передала вашим людям. В основном это были серийные изделия ювелирных предприятий из золота и серебра: колечки, серёжки, кулоны, броши, запонки… Дорогих вещей с драгоценными камнями не было. В основном полудрагоценные и поделочные камушки: янтарь, агат, горный хрусталь, малахит, розовый кварц, лазурит, халцедон… Что-то на продажу приносили люди, в основном поляки. Кузен тщательно отбирал, но большинство было низкого качества и перспектив к реализации не имело, брат отказывал. Кое-что он брал из мебели, это сейчас ходовой товар.
– Скажите, Нелли Рафаиловна, – Нестеров жёстким взглядом упёрся в глаза Штерн, – бандиты в гости не заглядывали?
Дама молчала, теребя в руках платочек. Нестеров смягчил тон:
– Поймите, нам крайне важно это знать. Если вы хотите, чтобы мы нашли убийц вашего брата, нам нужен максимум информации.
Штерн выпрямилась и тихо сказала:
– Заглядывали, пан капитан. Разные заглядывали. Весной, по-моему, в апреле, у лавки остановилась дорогая машина, марки не помню. В лавку зашли трое: двое здоровых молодых людей, под плащами которых скрывались немецкие автоматы, и высокий, стройный, хорошо одетый мужчина, представившийся майором Адамом Шперковичем.
Нестеров достал из полевой сумки конверт с фотографиями, вынул одну и передал Штерн.
– Это он?
Она долго всматривалась в фото холёного офицера в парадной форме с аксельбантом и наградами на груди.
– Да, это Адам Шперкович. Они удалились с братом в подсобное помещение, в кабинет брата, и долго разговаривали. Прощаясь, Шперкович крепко пожал руку Семёна Абрамовича и сказал: «Я надеюсь на вас, пан Штерн. Полагаю, вскоре я вернусь за ней». А месяц назад, в начале августа, в лавку нагрянул известный в Вильно Станислав Бруяцкий с подручными. Он истерично кричал, топал ногами, требуя от кузена, чтобы тот отдал то, что оставил ему на хранение Шперкович. Но Семён Абрамович всё отрицал. Бруяцкий посоветовал хорошенько подумать и, пригрозив пистолетом, обещал вскоре вернуться.
Нестеров переглянулся с Храмовым, достал из конверта фотографию Бруса, в миру Бруяцкого Станислава Брониславовича, показал её Штерн.
– Этот приходил?
– Да, этот.
Храмов положил перед Штерн чайную коробочку, извлёк из неё брошь и спросил:
– Эту вещь оставил на хранение Шперкович?
Штерн побледнела, её широко раскрытые глаза выражали удивление и ужас. Она прошептала одними губами:
– Да. Это фамильная брошь его покойной матери Ядвиги, до замужества Коморовской. Он уверял, что это всё, что осталось от приданого матери. Брошь из чистого золота высокой пробы, украшена бриллиантами, изумрудами, рубинами и сапфирами. Изготовлена голландскими мастерами в Амстердаме в середине восемнадцатого века.
– Вы знаете цену броши? – спросил Нестеров.
– Кузен её оценивал в двадцать – двадцать пять тысяч фунтов стерлингов. Это сумасшедшие деньги, панове!
Храмов присвистнул и быстро убрал брошь в коробку.
– Вы полагаете, – продолжил Нестеров, – бандиты приходили за брошью?
– Уверена. Всё остальное, что они взяли, сущие пустяки.
– Вы знали, где была спрятана брошь?
Штерн вздрогнула.
– Нет, пан капитан, кузен мне ничего не говорил.
– А кто мог так профессионально замуровать брошь в стену кабинета вашего кузена?
– Не знаю. Возможно, у брата сохранились довоенные связи с какими-то рабочими, или он новые завёл. Не знаю, пан капитан.
– Вам известно, где могут скрываться Шперкович и Брус, извините, Бруяцкий?
– Пан капитан, – Штерн с укором поглядела на Нестерова, – город почти не разрушен и пуст. Брошенных домов и квартир множество. Да где угодно.
– Вы живёте здесь, в старом городе, по адресу – улица Августинцев, дом 7, квартира 3?
– Совершенно верно, рядом с костёлом Святого Казимира.
– В городе вы случайно больше не встречали этих людей?
– Нет. Хотя постойте. Неделю назад я ходила за овощами на Лукишский рынок, что напротив гимназии, на Мицкевича. Там есть небольшая деревянная пивная. Так вот у этой самой пивной я заметила двух бандитов из компании Бруяцкого, они с ним приходили к нам в лавку. Они стояли у дверей пивной, курили, смеялись, громко разговаривали по-польски, меня, слава Богу, не узнали. Больше я никого не встречала.
– В городе у вас есть родственники?
– Нет, всех Господь прибрал.
– Вы общаетесь с друзьями, знакомыми?
– Практически нет. Кто успел до войны бежать, те далеко. А кто остался… Вы же знаете, что немцы и литовцы с евреями сделали?
Нестеров дал подписать Штерн листы протокола.
– Нелли Рафаиловна, если понадобится, мы известим вас. О нашем разговоре никто не должен знать. Помните, бандиты могут и вас навестить.
Штерн поднялась, оправила плащ, поправила шляпку и, гордо вскинув голову, заявила:
– Я никого из них не боюсь. И смерти не боюсь, пан капитан. Там, – она подняла вверх указательный палец, – там все мои родные, они ждут меня и будут рады встрече. Всего вам доброго, панове офицеры.
Когда за Штерн закрылась дверь, Нестеров, ободренный хоть какой-то информацией, приказал:
– Соколаускас, свяжитесь с военными, – когда он нервничал, всегда переходил на «вы», – и узнайте, откуда были угнаны «виллис» и «додж», пригласите в райотдел их людей, быть может, узнают протекторы своих машин. Постарайтесь с Воронцовой определить, откуда на протекторах красная глина. Лида, за вами организация экспертизы броши, пальчики, шерсть с дверного косяка, анализ следов машин. Да, и поглядите, не фигурирует ли в делах последнего месяца подобный штык-нож, которым убили антиквара. Храмов, возьми в райотделе пару толковых ребят, переоденьтесь в штатское и пошарьте по рынку, особенно возле этой самой пивной. Никаких шалостей. Если объявится Брус, не вздумайте рыпаться. На куски вас порвут. Встречаемся в райотделе в половине седьмого. Младший лейтенант Норейка, установите негласное наблюдение за лавкой и домом, где живёт гражданка Штерн. Любую информацию немедленно докладывайте дежурному райотдела.
Телефонный звонок в пустой лавке раздался, словно пулемётная очередь. Все насторожились и потянулись вслед за Нестеровым в подсобку.
Выждав несколько сигналов, Нестеров поднял трубку и уверенно произнёс:
– Слушаю.
Трубка, потрескивая, молчала. Через минуту раздались короткие гудки.
Нестеров задержал Храмова.
– Виталий, очень прошу, будь осторожен. Город обезлюжен, в основном поляки, все друг друга знают, неизвестные вызывают подозрение.
– Не волнуйся, командир, прорвёмся. А ты сейчас куда?
Проводив Храмова до дверей, Нестеров ответил:
– Хочу на городской телефонный узел заглянуть. Надо выяснить, кто звонил в последнее время сюда, в лавку, кому звонил убитый Штерн. И этот странный звонок меня насторожил… Забирай машину, я пешком прогуляюсь.
Оставшись в разгромленной лавке один, Нестеров присел на старый венский стул, закурил и задумался. Он не мог понять, как работает здешняя милиция… По сути, всё держится на нескольких литовцах из местных, лишь они знают город, а поляков нет ни одного. Ну а что мы, приехавшие русские? Словно котята слепые, всё на ощупь, без знаний местных условий, без агентуры…
Он стал анализировать, что у них на руках по делу убитого антиквара. Куча отпечатков, следы обуви, красная глина, шерсти клочок, орудие убийства – штык-нож. На всё это, требующее тщательного анализа и экспертизы, уйдёт много времени. Это тебе, брат, не на Петровке.
Из показаний кузины убитого, если, конечно, она не врёт, выходит, что убийство совершили бандиты Бруса, пытавшиеся через пытки добиться у антиквара выдачи броши. Но ведь всё может быть с точностью до наоборот. Могло случиться и так, что Штерн «кинул» Шперковича, соврав о похищении материнской реликвии, и пообещал Брусу продать ему драгоценную брошь после того, когда узнает её истинную цену.
Странно, Шперкович больше за брошью не приходил, а бандитам вырвать её под пытками не удалось. Хотя антиквар, по словам кузины, человеком был мягким и пыток бы не выдержал.
Обе версии жизненные. Но возможна ли иная? Возможна, если вмешался кто-то третий. А могло случиться так, что антиквар не знал, где замурована коробка с брошью? Маловероятно. Но чем чёрт не шутит…
Докурив третью папиросу, Нестеров повесил на плечо «ППС»[10], оглядел ещё раз лавку и направился к выходу. Уже ступив на приступок, он заметил, как в щели половых досок что-то блеснуло. Скорее всего, осколок стекла, мелькнуло в голове. Но профессиональная привычка всё перепроверять заставила вернуться. Достав нож, он встал на колени и извлёк из щели простенькое золотое колечко с маленьким камушком голубовато-серого цвета. Повертев его, Нестеров сунул колечко в нагрудный карман и покинул лавку.
Директора телефонной станции на месте не оказалось. Предъявив удостоверение немолодой секретарше в приёмной, Нестеров попросил пригласить кого-либо из руководителей. В приёмную вошёл капитан с эмблемами связиста, в зелёного цвета вязаной шерстяной безрукавке поверх гимнастёрки, среднего роста, крепко сбитый, лицо мужественное, большие крепкие руки. «Такими руками, – подумал Нестеров, – не провода соединять, а рельсы гнуть». Всё в этом капитане вызывало уважение. Вошедший представился:
– Главный инженер капитан Семашко.
Нестеров также представился и показал удостоверение.
– Товарищ капитан, мы могли бы где-нибудь побеседовать?
– Конечно, пойдёмте ко мне, вторая дверь направо.
В узком тёмном кабинете, заставленном бухтами телефонного провода, помещались только небольшой письменный стол со старой, польского производства настольной лампой и двумя телефонными аппаратами, узкий кожаный диван и в углу – стоячая вешалка для одежды, на которой висела видавшая виды серая офицерская шинель.
– Присаживайтесь, – капитан указал Нестерову на диван. – Вы сегодня чего-нибудь ели?
Голодный Нестеров честно признался:
– Утром чаю попил с бутербродом, – он улыбнулся, – или вернее, бутерброд с салом запил кружкой чая.
– Всё ясно, – капитан достал из верхнего отделения стола бумажный пакет и короткий немецкий штык-нож, – давайте-ка порежьте, а я пока схожу, чайник поставлю.
За бутербродами со свиной домашней колбасой, чаем и папиросами офицеры кратко поведали друг другу о военном лихолетье. Поблагодарив за угощенье, Нестеров спросил:
– Можно установить номера, с которых звонили антиквару и его кузине, и по каким номерам звонили они в последнее время?
– Конечно, можно. И владельцев номеров установим, будь они хоть организациями, хоть частными лицами. Пойдёмте в операционный зал, там у каждой дежурной телефонистки имеется журнал регистрации звонков.
В длинном, заставленном аппаратурой зале, работали четыре телефонистки. Офицеры подошли к молодой симпатичной девушке, её вьющиеся белокурые волосы почти полностью были скрыты двумя большими наушниками. Тонкие, длинные, словно у пианистки, пальцы непрерывно бегали по панели, вонзая штекеры в разные гнёзда разъёмов. При этом она успевала через микрофон общаться с абонентами и улыбалась. Главный инженер потрогал её за плечо. Она вздрогнула, обернулась, сняла наушники и, увидев милиционера, как показалось Нестерову, на мгновенье растерялась, но быстро взяла себя в руки и мило улыбнулась.
– Малгожата, – обратился к ней главный инженер, – ты работала в пятницу?
– Да, я. А что-то случилось? – её кукольное личико выражало удивление.
– Будьте добры, – попросил Нестеров, пропуская мимо ушей её вопрос, – посмотрите, кто в тот день звонил по этому телефону и кому звонил данный абонент.
Он положил на стол записку с номером телефона погибшего антиквара, и когда девушка взяла записку в руки, Нестерова будто ток прошиб. На безымянном пальце её правой руки сверкнул маленький золотой перстенёк с халцедоном, точно такой же, как подобранный на полу в антикварной лавке и лежавший в нагрудном кармане гимнастёрки Нестерова.
– Какая прелесть! – воскликнул он. – Небось, кавалер подарил?
Щёки девушки заалели, она смущённо ответила:
– Так, пан капитан, рыцарж[11] мой.
Девушка открыла нужную страницу оперативного журнала и написала на вырванном из блокнота листке номера телефонов абонентов, звонивших в тот трагичный день антиквару, и номера, по которым звонил погибший. Поблагодарив телефонистку, Нестеров вслед за главным инженером спустился на первый этаж.
– Слушай, капитан, установи как можно скорей этих абонентов. И можно поглядеть личное дело этой милой пани?
Связист улыбнулся и подмигнул Нестерову.
– Что, Москва, понравилась дивчина? У нас, брат, таких много. Пошли в отдел кадров.
Нестеров читал личное дело и делал пометки в блокноте. Малгожата Карпович, 1922 года рождения, место рождения – Вильно. Образование среднее. Не замужем. Отец – Збигнев Карпович, 1896 года рождения, г. Новогрудок, майор Войска Польского, командовал запасным пехотным батальоном, пропал без вести в сентябре 1939 г. во время боёв с немцами под Кельцем. Мать – Мария Карпович, в девичестве Квятковская, 1902 года рождения, из обедневшей шляхты Виленского воеводства, проживает с дочерью. Дядя Малгожаты – Бронислав Эдуардович Квятковский, 1894 года рождения, старший брат её матери, профессор виленского университета, ныне преподаёт в городской мужской гимназии русский язык и литературу.
– Слушай, друг, – прощаясь, попросил Нестеров, – вызнай про её кавалера. Кто, да что, да где живёт? Не хочу, понимаешь, пугать девушку расспросами. Ну, спасибо тебе за всё. Бывай, до встречи. Жду звонка.
Выйдя на залитую сентябрьским солнцем улицу, Нестеров глубоко вдохнул наполненный запахом увядавшей листвы воздух, поправил на плече автомат и, сориентировавшись, широко зашагал в сторону райотдела милиции. Интересно, думал он, колечко телефонистки краденное или купленное. Будь оно неладно, колечко это! Возможно, оно ключик к ещё одной версии убийства антиквара. Какими силами все эти версии отрабатывать?
4
Капитан Стойко вместе с лейтенантом Антанасом Каулакисом из райотдела МГБ уже четвёртый час без перерыва выслушивали показания потерпевших от преступных деяний банды Слона, по документам – Адама Шперковича. Согласились дать показания восемь человек, все они были литовцами или белорусами с ближних и дальних хуторов. Потерпевшие от бандитов поляки от дачи показаний отказались.
Картина вырисовывалась незамысловатая, но в кровавых тонах: бандиты, вооружённые советскими автоматами и облачённые в польскую довоенную форму, являлись на хутора, описывали имущество, скот, птицу и устанавливали оброк, который хуторяне должны были платить продуктами дважды в месяц. Тех, кто отказывался, убивали, скот и птицу резали, хутор сжигали. За год от рук варваров погибло более пятидесяти человек, в том числе женщин, детей и стариков, сгорело семь хуторов. Несколько попыток чекистов и милиционеров устроить засады и окружить бандитов закончились безуспешно. Бандиты, как правило, кем-то предупреждённые, оказывали ожесточённое сопротивление и без особых потерь уходили с награбленным в лес. Потери несли и чекисты, и милиционеры, и солдаты внутренних войск.
Шперкович был личностью интересной. Из спецсообщения МГБ СССР следовало, что родился он в семье бригадного генерала артиллерии Юзева Шперковича и Ядвиги Коморовской, в девятьсот первом году, в Вильно. В 1922 году после окончания офицерской пехотной школы был направлен в Корпус охраны границы. Служил помощником командира пограничной заставы на границе с СССР. В начале августа 1924 года отличился в боях с перешедшим границу советским разведывательно-диверсионным отрядом.
Он, Шперкович, тогда и представить не мог, что его застава столкнулась с отрядом спецназа ГПУ во главе с талантливым разведчиком Станиславом Ваупшасовым. Дзержинский лично поручил Ваупшасову захватить и уничтожить белогвардейский штаб, созданный в Польше, на границе с СССР, совместно с польской и французской разведками, для заброса на советскую территорию шпионов и диверсантов.
В ночь с 3 на 4 августа 1924 года отряд чекистов в составе ста человек пересёк советско-польскую границу и атаковал Столбцы в Новогрудском воеводстве. Городок был захвачен, разведцентр уничтожен, разгромлены жандармский и полицейский участки, взорвана железнодорожная станция.
Чекисты под командой Ваупшасова на линии Пинск – Лунинец, под населённым пунктом Ловча, задержали поезд, в котором ехали полесский воевода Станислав Довнарович, сенатор Польской Республики Болеслав Вислоух и минский католический епископ Зигмунт Лозиньский. Изъяв у воеводы и сенатора секретные документы, чекисты вернулись в СССР.
Вот за те самые бои Шперкович был награждён крестом «За заслуги» 3-го класса и досрочно получил чин поручика.
В сентябре тридцать девятого года сводный пограничный полк под командованием майора Шперковича оказал упорное сопротивление частям Красной армии в районе Барановичей и Слонима. Шперкович избежал плена и интернирования. В 1941–1942 гг. партизанский отряд Армии Крайовой под его командованием мародёрствовал на Виленщине и в Белоруссии, избегая прямого столкновения с немецкими частями и полевой жандармерией.
Зимой 1943–1944 гг. батальон АК под его командованием принимал участие в боях с отрядами украинских националистов-бандеровцев на Волыни. Отличился крайней жестокостью. В ответ на уничтожение бандеровцами польских сёл и хуторов аковцы Шперковича выжигали украинские сёла и деревни, не оставляя в живых ни малых, ни старых. Затем командование АК вновь перебросило Шперковича на Виленщину, и летом сорок четвёртого, во время наступления Красной армии, он со своим отрядом пытался захватить ряд населённых пунктов в пригороде Вильно и установить там власть «лондонского» польского правительства.
В ходе боестолкновений с частями НКВД, сотрудниками НКГБ и военной контрразведки «Смерш» значительно поредевший отряд ушёл в леса. Шперкович под бело-красным знаменем Речи Посполитой и лозунгом «Виленщина для поляков» начал заниматься обычным уголовным бандитизмом. Да ещё воевать с литовскими бандитами.
Вот и в последней сводке говорилось, что неподалёку от Ошмян бандиты Слона намеревались ограбить литовский хутор, но напоролись на хорошо вооружённую группу литовских «зелёных братьев», грузившую на подводы изъятые на хуторе продукты. Прибывшие на уже догоравший хутор милиционеры и взвод внутренних войск обнаружили тела двух поляков в старой форме Войска Польского и двух литовских бандитов. И литовцы, и поляки так быстро покинули место боя, что ни трупы не унесли, ни оружие, даже подводу с битыми курами и двумя мешками овса бросили.