Полная версия
- О книге
- Читать
Друцкий князь поехал к Днепру. Там на берегу дубовая роща, возле неё Выдубицкий монастырь. Алёша поскакал к строящемуся терему. Плотники покрывали крышу тёсом, а киевский посадник орал, стоя внизу. Он указывал мастерам, как подгонять доски.
– Дмитр Ейкович, у тебя, что плотники своему ремеслу не обучены? – Алёша Немчинов спешился.
– Митяй поставь в стойло коня гостя! – велел боярин вихрастому пареньку, стоящему поодаль. Тот забрал у Алёши поводья, а посадник взял с пенька горшок с квасом: – Без пастуха, овцы не стадо.
– Я смотрю, оживает понемногу город, – Алёша указал на избы на Подоле.
– Обмельчал Киев, двух тысяч не наберётся, – вздохнул посадник. – Все на Подоле живут, а на Старокиевской горе по ночам волки воют.
Дмитр Ейкович выпил квасу:
– Бог даст, урожай в этом году смерды соберут богатый, будет, чем монголам десятину платить. Баскак40 у нас мусульманин, но по-русски хорошо говорит, и к православным ласково относится.
– Мне нужно повидать его, – улыбнулся Алёша Немчинов, радуясь встрече с другом юности. Батый назначил в Киев баскаком Мубарака аль Ясина, бывшего эмира египетских мамлюков, перешедшего на службу к монгольскому хану.
Много лет назад Алёша и его друг Ефим Ясинич стояли рабами на александрийском невольничьем рынке. Алёшу купил чёрный араб Мустаким и отправил в Аламут, а Ефима приобрёл эмир мамлюков Каска-беки. Ефимка стал мамлюком, и получил имя Мубарак аль Ясин. Спустя годы он выбился в эмиры. Ефим отпросился у султана со службы, и поехал с семьёй на Русь. В Сарае повстречал друга юности Якова Износкова, который служил у Батыя. Тот представил Ефима хану. Оценив его ум, хан отправил Ефима баскаком в Киев.
– За трапезой увидишь баскака, – кивнул киевский посадник. Он улыбнулся: – Позвал я его в гости, а митрополит от моего приглашения отказался. Сказал, что не хочет вкушать яства в обществе магометанина, когда монастырская братия довольствуется одной пареной репой.
Пока Алёша Немчинов с боярином Дмитром Ейковичем обсуждали киевские дела, в келье Выдубицкого монастыря митрополит Кирилл держал пергаментный свиток и беседовал с монахом.
– Сафоний, прочитал я твоё «Слово о полку Игореве», – митрополит положил пергамент на лавку. Стола в кельи не было, он не полагался ни кому в монастыре, даже митрополиту. Кирилл посмотрел на восточный угол кельи, где находились иконы и распятие: – Честной брат, почему ты рассказ ведёшь про поход новгород-северского князя Игоря Святославовича?! Он ничего выдающегося не совершил.
– Владыко, в «Слове» я призываю русских выступить против поганых монголов, – смиренно склонил голову чернец Сафоний.
– Слишком глубоко ты спрятал призыв свой, вряд ли кто разглядит его, – покачал головой митрополит.
– Иначе нельзя Владыко, – развёл руками монах. Он кивнул в окно кельи: – Пишу скрытно, чтобы «Словом» не навлечь беду. Баскак Мубарак, читает и говорит по-русски. Он углядит призыв к бунту.
– Может ты и прав, – задумался Кирилл.
К его келье примыкали небольшие сенцы, где находился диакон Никанор, писец митрополита.
– Владыко, друцкий князь Дмитр, просит дозволения говорить с тобой, – заглянул диакон в келью митрополита.
– Оставь у меня «Слово», отдам его писцам переписывать, – кивнул Кирилл. Монах поклонился и вышел. Митрополит крикнул в сени: – Отец Никанор зови князя!
Дмитр привёз митрополиту письмо от Даниила Романовича. Галицкий князь знал, что Кирилл собирается перенести кафедру митрополита во Владимир на Клязьме. Кириллу казалось бесперспективным оставаться в разорённом Киеве. Даниил Романович в своём послании просил митрополита посодействовать браку его дочери Устиньи с великим князем Андреем Ярославовичем.
– Передай Даниилу Романовичу, вскоре поеду я во Владимир. Там приложу все силы, чтобы выполнить наказ его.
Глава 4
Бежит времечко, нанизывая дни, словно бусины на нитку. Зелёное лето, сменяет мокрая осень, а за ней приходит белая зима и наступает корочун.41Но вот и ему настал конец, пришёл сочельник. Народ, похлебав сочиво,42 устремляется на Торг, чтобы запастись продуктами на святки. В городе Владимире торговля шла на площади между Торговыми воротами и церковью Воздвижения на Торге. Люди ходили вдоль торговых рядов, разглядывали товар, а продавцы зазывали покупателей:
– А вот баран, кому баран? Баран бараном, а рога даром.
– Молодец, купи коня! Конь конём, а побежка его даром.
Самая бойкая торговля в сочельник у мясных рядов.
– Сколько просишь? – краснорожий мужичок тыкал пальцем в копчёный свиной окорок.
– Четыре куны43, считай даром, – улыбнулся румяный с мороза продавец.
– Дорого берёшь!
– Так ведь товар места не пролежит, – притопывал от холода мясник.
– Удержи шесть векшей за повод44, – щупает окорок красномордый.
– Ты с запросом, я с подачей, вместе сладим, – смеётся торговец. Он разводит руками: – Две векши сниму, а больше никак.
– Не жиды мы, а русские люди, чего нам торговаться?! – восклицает краснорожий. Он снимает рукавицу и протягивает руку: – Три векши удержи и порукам.
– Эх, где наша не пропадала! Не у продажи дело встало, – хлопнул продавец по ладони покупателя.
В толпе бродили мошенники,45 выискивая ротозеев. Изредка раздавались истошные вопли:
– Караул! Люди добрые, мошну срезали!
Каждый щупает свой кошелёк на поясе. Все успокаиваются, и вновь гомонит Торг, пошла торговля. На дороге показались сани, которые тащил вороной конь. В санях сидит митрополит Кирилл. Кто-то в толпе заорал:
– Шапки долой! Владыко едет!
Народ низко кланяется, а митрополит осеняет крестным знаменем стоящих вокруг людей.
– Владыко скоро венчает нашего князя с галицкой княжной Устиньей, – баба с горшком под мышкой перекрестилась. Она вздохнула: – Говорят невеста кожей бела, словно лебёдушка.
– Прилетела галицка лебёдушка на владимирский шесток, знать не ведала она, что тот шесток с гороховый стручок, – пропел пьяненький лапотник46 с кучей лаптей на шее.
– Орясина дубовая, в поруб захотел?! – седобородый монах огрел посохом шутника.
Оставим, дорогой читатель Торг, и последуем за санями митрополита. Быстрый конь у Владыки, пока мы добрались до княжеского терема, Кирилл уже беседовал с Андреем Ярославовичем.
– Сын мой, прочёл ли ты «Слово о полку Игореве», – митрополит глянул на пергаментный свиток, лежащий на княжеском столе.
– Да владыко, – кивнул великий князь. Он взял в руки пергамент: – Особенно запал в душу призыв князя Святослава: «Вступите же господа в золотое стремя за обиду нашего времени, за землю Русскую, за раны Игоря храброго Святославовича! Зовёт русский Боян объединиться князей, чтобы не тревожили они народ своими распрями, чтобы вместе могли дать отпор любому врагу».
Князь положил пергаментный свиток на стол:
– Словно для нас сказано, – вздохнул Андрей Ярославович.
– Для того и писано «Слово», – кивнул митрополит Кирилл. Он подошёл к великому князю и тихо заговорил: – Поговори с тестем своим, Даниилом Романовичем, про союз против монголов.
В горницу вошёл боярин Мирон, встал у двери.
– Чего тебе? – обернулся к нему князь.
– Монгольский отряд в городе, поехали к Якову-баскаку.
Пока боярин Мирон докладывал владимирскому князю о монголах, их отряд въехал в Мономахов детинец.47В этой крепости жил монгольский баскак под охраной сотни нухуров. Баскака звали Яков. Джангун48 Арат доложил ему о прибытия монгольского отряда.
Приехавшие нухуры спешились. Они поклонились спустившемуся с крыльца Якову.
– Всё ли у тебя хорошо Ягун-черби49? – командир прибывшего монгольского отряда приложил правую руку к груди.
– Всё хорошо, а как у тебя Елук? Благополучной ли была ваша дорога?– поклонился ему Яков.
– Наш путь был спокоен Ягун-черби, – улыбнулся Елук.
После пленения монголами, Яков стал нухуром в тумэнэ Субэдэй-богадура. Он воевал в джагуне Елука. Имя Яков монголы переиначили на свой лад – Ягун. За время похода Елук и Яков подружились, а когда монгольское войско вернулось в Каракорум, их пути разошлись.
В ту пору джун шу лином (канцлером) Монгольского Улуса был китаец Елюй Чуцай. Узнав, что Яков русский, он взял его к себе на службу. Яков заслужил звание «черби». Из-за дворцовых интриг, он бежал из Каракорума в орду хана Бату. Тот назначил его баскаком во Владимир. Теперь старый друг приехал к нему.
В тереме Якова одна комната отведена для приёма монгольских гостей. Мебели там нет, пол устлан коврами, на которых лежат атласные подушки. Туда Яков привёл своего друга. Гостя следует накормить, и друзья приступили к трапезе.
– После смерти Субэдэй-богадура, его младший сын Кокэчу, принял тумэн отца, – Елук обгладывал рёбрышки ягнёнка. Джангун осушил кубок с вином: – Он вспомнил, что мы с тобой старые друзья, и отправил меня к тебе.
– Повидать старого товарища всегда приятно, – улыбнулся Яков.
– Перед дорогой я разговаривал с Мункэ, он передал мне пайцзу,50– Елук вытер о пояс руки, снял с шеи цепочку с золотой табличкой, подал её Якову. Тот прочитал надпись на китайском языке: «Пусть ведёт дела по усмотрению, как если бы, мы лично ехали».
– Я готов повиноваться тебе Елук, – Яков вернул пайцзу гостю.
– Ягун-черби, ты давно покинул нашу столицу, и многое неведомо тебе. С начала я расскажу, как обстоят дела в Каракоруме.
После смерти хана Гуюка, регентша Монгольского улуса Огул-Гаймыш и джун шу лин (канцлер) Чинкай хотели посадить на трон сыновей Гуюка. Пока регентша с Чинкаем решали, кто из них достоин трона великого хана, Ноку и Ходжа-Огул стали рассылать указы по улусам. Это возмутило других чингизидов. Однако Огул-Гаймыш была уверена, что один из её сыновей обязательно займёт трон великого хана. Регентша не брала в расчёт того обстоятельства, что у неё была умная соперница – Сорхахтани-бике, жена Толуя. Она тоже рассчитывала посадить на трон своего старшего сына Мункэ. Но в отличие от Огул-Гаймыш действовала осторожно. Сорхахтани-бике договорилась о поддержке с главой клана джучидов ханом Бату. Перетянула на свою сторону Бельгутея, младшего брата Чингиз-хана. Не лишней оказалась помощь Урянхатая, друга Мункэ.
Урянхатай – старший сын великого полководца Субэдэй-богадура. Благодаря славе отца, его любили нойоны и нухуры. Пока Сорхахтани-бике заботливо подбирала союзников своему старшему сыну, глупые Наку и Ходжа-Огул вносили разброд в управление Монгольским улусом. Этим решил воспользоваться Мункэ, создав ещё больше трудностей, и как следствие, рост числа недовольных правлением Огул-Гаймыш.
– Ягун-черби ты должен сделать так, чтобы дань с русских княжеств пока не поступала в Каракорум. Именно это велел передать тебе Мункэ, – закончил своё повествование Елук. Он улыбнулся: – От долгих речей у меня пересохло в горле.
– Я пошлю верного человека в Киев к Мубараку аль Ясину, а в Новгород поеду сам, – Яков налил вино в кубок гостя. – Тебе следует поговорить с Куремсой. Его улус граничит с Волынским и Галицким княжествами. Он собирает с них дань.
– Хорошо, я поеду к Куремсе, – кивнул Елук, осушив кубок с вином.
На следующий день начались святки. Народ гулял и веселился двенадцать дней. Через два дня после святок, в соборе Успенья Богородицы состоялось венчание князя Андрея Ярославовича с Устиньей Даниловной. Весь город собрался перед храмом, всем хотелось посмотреть на княжескую невесту. На свадьбу к Андрею Ярославовичу пожаловали почти все русские князья. Не приехал лишь старший брат жениха – князь Александр Невский. Вместо себя он прислал новгородского боярина Михалко Степанича. Тот сообщил: сильно занедужил Александр Ярославович.
Неделю гулял гости на княжеской свадьбе. На пиру, Яков сказал митрополиту Кириллу:
– Владыко, слышал я, в Новгород собираешься. Мне тоже нужно туда. Поедем вместе.
– С добрым попутчиком дорога вдвое короче, – кивнул митрополит.
Глава 5
Митрополит Кирилл ехал в Новгород для проведения хиротонии51 в сан архиепископа иерея52Далманта. Архиепископ – важная фигура в жизни Великого Новгорода. На вече он выступает судьёй, если новгородским партиям не удаётся прийти к общему решению. Подчас за ним остаётся последнее слово на вече. После битвы на Чудском озере в Новгороде сложилось две партии. Чёрные53 и житьи54 люди были за Александра Невского. Богатые новгородские купцы вели дело с немцами, в большинстве своём они стояли на прогерманских позициях. К купеческой партии примыкали бояре, которые не хотели платить дань монголам, а князь заставлял их раскошелиться. Чёрные люди составляли большинство на новгородском вече, но вовремя выставленные бочки с пивом да хмельной медовухой позволяли купцам и боярам набирать себе сторонников среди них. Не все из чёрных людей теряли разум от чарки бесплатной медовухи. Для них слово новгородского архиепископа было решающим. До 1249 года этот пост занимал Спиридон, сторонникАлександра Невского. Он умер, и новгородский посадник Онанья Феофилатович стал продвигать на пост архиепископа игумена Юрьевского монастыря Арсения. Тот был родом из боярского рода Онцифировых, доводился шурином посаднику Онанию Феофилатовичу. С родственником дело сладить всегда легче!
Князь Александр Невский прочил игумена Далманта, на место новгородского архиепископа. Но решать должно вече, и там разгорелся спор. Новгородцы, выбирая архиепископа, сначала спорили до хрипоты, потом принялись драть друг друга за волосы. Наконец решили:
– Пусть Божья воля укажет, кого избрать архиепископом, – иными словами нужно кинуть жребий.
Написали две бумажки с именами Далмата и Арсения. Посадник Онанья Феофилатович запечатал их городской печатью и положил на престол собора Святой Софии. Слепой юродивый Фома Кутенеев должен взять бумажку с престола. Чьё имя вытянет божий человек, тот и станет архиепископом. Онанья Феофилатович был уверен в успехе своего предприятия, юродивый питался со стола посадника. Шепнул Онанья Феофилатович перед жеребьёвкой Фоме:
– Справа бумажку бери!
Фома взял левую бумажку и протянул посаднику. Дрожащими руками сорвал Онанья Феофилатович печати и прочитал:
– Далмант.
Новгородцы, собравшиеся в соборе Святой Софии, хором выдохнули:
– Знаменье Богово!
Люди осеняли себя крестным знаменем, а Онанья Феофилатович тем временем соображал:
«Кто же меня облапошил?!»
Любовь к смокве55вмешалась в дела духовные. Обожал Фома Кутенеев это лакомство, частенько его угощала им Василина Микитична, жена Алёши Немчинова. Сунула она Фоме горсть смокв, и шепнула:
– Как укажет тебе Онанья Феофилатович, какую бумажку тянуть, бери с противной стороны.
С той поры минуло девять месяцев, в мае приехал в Новгород митрополит Кирилл, провёл хиротонию и задержался в городе. Первая неделя июня в тот год выдалась холодной и дождливой. В княжеской горнице печь затопили. С зимы хворал князь Александр Ярославович, страдал от ломоты во всём теле. Молились в храмах новгородских за его здоровье, в конце мая ушла болезнь.
В княжеской горнице собрались боярин Михалко Степанич, митрополит Кирилл, новгородский архиепископ Далмант и Алёша Немчинов, сподвижник князя. Он привёл на совет своего друга владимирского баскака Якова. Князь расположился в кресле возле печи, его после болезни знобило. Обсуждали письмо Александру Невскому, присланное папой римским Иннокентием IV.
– Однако врать, горазд понтифик, – улыбнулся князь. Он кивнул: – Алёша, прочти то место в послании, где он говорит про моего отца.
Из всех присутствующих латынь знал лишь Алёша Немчинов. Он встал с лавки, развернул папскую грамоту.
– Отец будущего века, царь мира, вдохновитель благочестивых помыслов, Искупитель наш – Господь Иисус Христос – оросил благословением Своим дух блаженной памяти отца твоего, Ярослава, и, ниспослав ему, от переизбытка щедрости Своей, неоценимый дар познания Своего, в уединении предуготовил ему путь, коим он вернулся в ясли Господа, яко овца, долго блуждавшая в пустыне. Воистину, как узнали мы из доклада дражайшего сына нашего, Джованни да Плано Карпини, инока ордена Малых братьев, нашего поверенного в делах монгольского племени, отец твой, стремясь облечься в нового человека, на глазах у рыцаря Жемера, советника его, смиренно и предано вверил себя послушанию Римской церкви, матери его, коей представлял сей брат. Сие было бы незамедлительно оглашено, если бы столь внезапная, сколь и счастливая, смерть не похитила его. Столь счастливый конец завершил течение его жизни в веке нынешнем, – прочел Алёша Немчинов по-русски, послание, написанное на латыни.
– Брат Константин был с отцом в Каракоруме, и ничего не сказал о принятии им веры католической, – покачал головой Александр Невский.
– Но зачем понтифик так нагло врёт?! – нахмурил кустистые брови Далмант.
– А вот зачем, – улыбнулся князь. Он посмотрел на Немчинова: – Алёша, прочти-ка письмо в самом конце.
– Посему мы просим тебя оказать особую милость и неотложно оповестить братьев из Тевтонского ордена, пребывающих в Ливонии, как только узнаешь, что монгольское полчище направляет стопы свои в христианский мир; так оповещённые упомянутыми братьями, сможем мы, заранее поразмыслить о способах действенного отпора монголам сим. Знаем, что ты не пожелал подставить шею жестокому игу монгольскому; посему мы восхваляем твою осмотрительность достойными славословиями в Господе, – Алёша свернул грамоту.
– Льстит мне папа римский, потому как боится монголов, – вздохнул Александр Невский. – Хочет выставить русских щитом против них, дабы отгородить католические страны от возможного набега монгольского. Но какой нам смысл ссориться с монголами?!
– Литовский князь Миндовг, послал к папе римскому своего боярина Парбуса, – погладил Михалко Степанич свою бороду, заплетённую по новой моде в косу. – Ведомо мне, что в мае вернулся Парбус в Новогрудок с ответом от Иннокентия IV.
– Каков же был ответ понтифика? – князь Александр ладонью вытер испарину, проступившую на лбу.
– Папа римский сулил примирить Миндовга с врагами его, Тевтонским орденом и рижским епископом. Те не будут оказывать поддержки жемайтскому князю Витовту. Так же Иннокентий обещал помирить галицкого князя Даниилу Романовича с Миндовгом. За всё это литовский князь должен принять католичество и уступить тевтонцам некоторые земли. Литвинский боярин Евстафий сообщает, что в июне Миндовг будет креститься по католическому обычаю. Епископом в Литву назначен Христиан, капеллан Тевтонского ордена. Рижский епископ Науэн и ливонский ландмейстер Фельбен создают препоны купцам нашим, и не пускают их торговать в Германию. Они выполняют наказ ганзейских купцов.56 Те хотят дёшево брать товар в Новгороде, и не пускать нас торговать в Европу.
– Папа римский также ведёт переговоры о принятии католичества с галицким князем Даниилом Романовичем, – Алеша Немчинов постучал свёрнутым пергаментом по ладони.
– Крепко хотят нас закупорить, – усмехнулся Далмант.
– Во всяком заборе дыру проделать можно, – улыбнулся Михалко Степанич. – Нет здесь боярина Миши Мишинича, он бы подтвердил.
Как не сильно болел зимой Александр Невский, а делами всё же занимался. Послал он боярина Мишу Мишинича к норвежскому королю Эрику Старому. Между Великим Новгородом и Норвегией заключён договор о разграничении границ. По договору норвежцы обязались пропускать русских купцов через свою территорию беспошлинно, а взамен норвежским рыбакам разрешалось ловить рыбу в Баренцевом море. Этот договор закрывал путь иноземным купцам в русские северные земли богатые пушниной, одновременно давал возможность новгородским купцам через норвежские земли, идти в Европу.
– Однако опять дождь пошёл, – князь Александр посмотрел в окно. Он крикнул: – Лодыга!
Вошёл косоглазый парень и поклонился князю.
– Закрой ставни и разожги свечи, – велел Невский. Он усмехнулся: – Пробить заслон немецкий можно с помощью монголов.
Александр Невский вздохнул:
– Сиди я на столе великокняжеском, больше было бы у меня возможностей.
– Князь, сейчас в Каракоруме идёт борьба за трон великого хана, – встал Яков. – Скорее всего, выиграет её Мункэ. Он союзник Батыя. Ты сможешь добиться у него ярлык на великое княжение, я помогу тебе в этом.
–Хорошо коли так, – улыбнулся князь. Он посмотрел на митрополита: – Владыко, понтифику нужно дать ответ, что наша вера православная более правильная, чем католическая. Поможешь мне написать письмо папе римскому?
– Обязательно! – кивнул Кирилл. Он потрогал крест на груди: – Писцам дадим размножить твой ответ папе римскому, пустим эти письма по Руси. Пусть знает народ, что князь Александр Ярославович болеет душой за землю русскую и веру православную.
Лодыга, выполнив указание князя, ждал дальнейших распоряжений.
– Ступай, – кивнул ему князь.
Выйдя из княжеской горницы, в конюшне нашёл Лодыга огнищанина,57 отпросился у него проведать свою невесту Федосьюшку. Была она дочерью купца Торка Вовновича. Пошёл он на Великую улицу, там усадьба купца Торка Вовновича. На крыльце купеческого дома сидел конопатый мальчишка, держал в руке писало,58 а на коленках у него лежала береста.59
– Онфим, папка дома? – спросил его Лодыга.
– В сенях он, – мальчик склонил голову над берестой.
Лодыга вошёл в сени и увидел Торка Вовновича. Тот считал кадушки с мёдом, стоящие на лавке.
– Князь Александр хочет сговориться с монгольским царём, чтобы тот дал ему ярлык на великое княжение, – зашептал Лодыга на ухо купцу. Он огляделся: – Баскак Яков обещал посодействовать в этом деле.
Пока докладывал Лодыга купцу, всё косился на дверь, опасался, войдёт кто. На крыльце никого, кроме Онфима, а мальчику нет дела до взрослых разговоров. Писал он буквы, что задал учитель. Потом вспомнил: отец пировал с друзьями в гридницкой, и рассказывал, как бился с рыцарями на Чудском озере. Мальчик нарисовал отца на коне, и написал под рисунком: «Мой папа воин. Я тоже им буду». Тут же подумал, что приятель Дмитр взял у него векшу на пастилу. Онфим написал: «Взыскать долг с Дмитра».
На крыльцо вышли отец и Лодыга.
– Онфим сбегай к дядьке Семёну, покличь его ко мне, – велел купец. Мальчик положил бересты на крыльцо, и побежал на Щеркову улицу, где стояла усадьбы Семёна Дурдева. Был он низовым купцом60 и собирался ехать в Суздаль. Торк Вовнович хотел просить его заехать во Владимир, передать письмо князю Андрею Ярославовичу.
– Иди Лодыга, к невесте своей. Она у себя светёлке, – улыбнулся купец. Он не заметил, как столкнул с крыльца бересты сына.
Работники катили по двору бочку с солёной рыбой и втоптали бересты в грязь. Прибежал мальчик домой, не нашёл ничего на крыльце, расстроился и заплакал. Но в семь лет горести быстро забываются. Археологи обнаружили берестяные грамоты Онфима в 1956 году. Впрочем, нам дорогой читатель следует вернуться в лето 1251 года. Повёз низовой купец Семён Дурдев товар в Суздаль, заехал во Владимир, передал письмо великому князю Андрею Ярославовичу, а времечко бежит неумолимо: жаркое лето сменяет мокрая осень, а за ней приходит зимняя стужа.
Глава 6
Заступил на стражу февраль. Запуржил, завьюжил деревни да города русские. Вздыхают княжеские слуги:
– Охо-хо, вчера только двор расчистили, опять намело!
Тяжело уходить на мороз от тёплой печки. Зато радость ребятишкам, несутся на деревянных санках с крутых склонов Спасского холма. Весело гомонит детвора, катаясь с горки, а по городу Владимиру слышан колокольный звон. Сегодня крестят княжеского первенца. Прошло сорок дней с той поры, как великая княгиня Устинья Даниловна родила мальчика. В соборе Успенья Богородицы обряд проводил митрополит Кирилл. Младенца назвали в честь его двоюродного деда, владимирского князя Юрия Всеволодовича.
Однако ребятишкам до этого дела нет, весело гомонят они, съезжая с горы. Вот летит по склону на санках румяный мальчишка и орёт:
– Поберегись! Зашибу!
Врезался он в дуб, сам ничего, а санки поломались. Взял их подмышку, пошёл домой. Возле Торговых ворот повстречал лелю61 Ульяну. Служила она сенной девушкой62 у князя.
– Здравствуй Горынушка, как поживает твоя матушка, моя сестрица ненаглядная? – девушка потёрла варежкой щёки, уж больно мороз кусачий.
– Мамка то ничего, а вот Велизарка лежит в люльке и орёт целыми днями, – мальчик половчее перехватил сломанные санки.
– Это ничего, – махнула рукой девушка. Она улыбнулась: – Младенцам полагается кричать.
– А ты лелька Ульяна далеко ли бегала? – Горыня потёр варежкой нос.
– На Торг, ключник Жирослав наказал перец купить, это приправа заморская, – девушка похлопала варежкой по берестяному туеску. Она махнула рукой: – Побегу я Горынушка, а то дядька Жирослав очень злой. Всегда браниться, и кулаки в ход пускает.
Не зря переживала Ульяна. В сенях ключник стал ругать её: долго ходила на Торг. Хотел ударить, да больно ловкая девка, увернулась. Ну да ничего, Жирослав молодец крепкий, сейчас эта валандайка отведает его кулака. Размахнулся ключник, чтобы ударить половчее, а тут голос за спиной: