Войти
Текст
отзывы: 0 | рейтинг: 0
Львиная шкура
Рафаэль Сабатини
Настойчивые, предпринимаемые на протяжении жизни нескольких поколений, попытки якобитов восстановить династию Стюартов, свергнутую Вильгельмом Оранским в результате Славной революции в Англии (1688), не могли ускользнуть от внимания выдающегося мастера приключенческого жанра Рафаэля Сабатини. Романтик в душе, Сабатини умел быть драматичным без мелодраматизма и всегда оставаться реалистом в изображении прошлого, превзойдя в этом таких признанных грандов, как Вальтер Скотт, Дюма и Стивенсон. Он всегда подчеркивал, что писатель-историк обязан не только основательно изучить описываемый им период, но и постараться максимально прочувствовать нюансы происходившего. В романе «Львиная шкура» бурная романтическая история разворачивается на фоне затянувшегося противостояния сторонников двух королей. И если об исходе заочной королевской «дуэли» нетрудно догадаться, то финал любовного приключения остается непредсказуемым вплоть до самой последней страницы.
Рафаэль Сабатини
Львиная шкура
LION'S SKIN
Художник К. Пузанков
© А. Кузьменков
© Ю. Кузьменкова
© К. Пузанков
* * *
Тот, кто шкуру продал неубитого льва
Сам бесславно погиб на охоте…
В. Шекспир, «Генрих V»
Глава 1
Фанатик
Апрельская гроза громыхала над Парижем, низвергая потоки воды на гранитные набережные острова Ситэ и на громаду собора Парижской Богоматери, контуры которого едва различались сквозь завесу окутавшего его дождя. И в душе мистера Кэрилла, недавно возвратившегося из Рима, в задумчивости стоявшего у окна и созерцавшего разбушевавшуюся стихию, сгущались тучи под стать тем, что затянули низкое парижское небо. Впрочем, со стороны могло показаться, что он был слеп и глух к происходящему, и сэр Ричард Эверард, расположившийся за огромным, заваленным бумагами столом в глубине комнаты, потемневшая обстановка которой наводила на мысль о временах минувших царствований, решил сам положить конец затянувшейся паузе.
– Пришло время действовать, Жюстен, – окликнул он своего приемного сына. – Если ты таков, каким я – с Божьей помощью – всегда пытался воспитать тебя, ты не станешь колебаться.
Мистер Кэрилл медленно повернулся к нему.
– Будь я иным, возможно, я проявил бы сейчас больше энтузиазма, – ответил он тихим приятным голосом, и только очень чуткое ухо уловило бы французский акцент в его тщательном, на грани педантизма, произношении английских слов.
Мистера Кэрилла никак нельзя было назвать красавцем, для этого у него был слишком горбатый нос, непропорционально длинный и угловатый подбородок и чересчур бледная кожа. Однако его юное, отмеченное печатью внутреннего достоинства лицо надолго врезалось в память каждому, кто видел его хотя бы мельком, а широко посаженные глаза зеленоватые и малоподвижные, глядели так спокойно, что, казалось, их обладатель, наделен необыкновенной проницательностью. У него хватило смелости отказаться от парика, и перехваченные широкой муаровой лентой рыжевато-каштановые локоны, в которых поблескивали золотистые пряди, своей пышностью могли соперничать с любым париком. Жесткая линия рта свидетельствовала о непреклонной решимости и придавала бы ему весьма мрачный вид, если бы не предчувствие улыбки, готовой в любой момент заиграть на его устах, хотя трудно было угадать, какой она будет: веселой или саркастической.
Роста чуть выше среднего, мистер Кэрилл мог похвастаться – имей он такую склонность – изящной фигурой и утонченными манерами и одевался с той, свойственной французам, изысканной элегантностью, которую в Англии назвали бы пижонством. На нем был богато расшитый золотом темно-синий камзол с белой атласной подкладкой, открывавшейся взгляду при каждом его движении, и синие же чулки с золотой елочкой, бежавшей по всей их внешней стороне; драгоценные камни прятались в брюссельских кружевах его воротничка, а на пряжках его лакированных туфель с красными каблуками поблескивали алмазы.
– Жюстен! – вскричал сэр Ричард, вложив в это единственное слово всю боль и досаду, терзавшую его, но тут же, словно устыдившись своего порыва, добавил уже сдержаннее. – Какие могут быть сомненья?
– Какими бы они ни были, – услышал он невозмутимый ответ, – лучше взвесить все сейчас, чем раскаиваться в содеянном потом, когда будет слишком поздно.
– Скажи, что смущает тебя?
– Я не понимаю, почему вы столько лет ждали.
Сэр Ричард с отсутствующим видом тронул лежавшие перед ним бумаги, и в его глазах вспыхнул нездоровый огонек, свойственный людям, терзаемым телесным недугом или навязчивыми мыслями.
– Отмщение – это такое блюдо, – неспешно начал он, – которое перед употреблением должно хорошенько остыть; только тогда оно приобретает свой неповторимый вкус. – Тут он сделал небольшую паузу, прежде чем продолжить. – Да, я мог вернуться в Англию и убить его. Но разве он заслужил такую легкую и быструю кончину?
– Для наказания существует ад, – напомнил ему мистер Кэрилл.
– Откуда нам известно, что нас ждет за могилой? – услышал он суровый ответ. – Имея дело с Остермором, я не мог рисковать. Поэтому я решил сначала приготовить для него чашу питья настолько горького, что, испив ее, он сам захочет умереть. Если бы в пятнадцатом году мы взяли верх, я заставил бы его заплатить за совершенное им преступление. Но судьба распорядилась иначе, и я был арестован, а затем сослан на плантации. Как ты думаешь, Жюстен, что помогло мне вынести выпавшие на мою долю испытания, которые могли бы сломить и более крепкого человека, если даже через пять лет я нашел в себе силы и мужество совершить побег? Я должен был остаться в живых и свести счеты с Остермором прежде, чем самому предстать перед Всевышним; что, как не эта цель – смысл всего моего существования – поддерживала меня эти долгие годы? И если сейчас ты откажешься… О! – Его голос сорвался, и, когда он вновь заговорил, в его интонациях послышались страх и тревога. – Я не могу поверить в это, Жюстен! Ведь ты – сын Антуанетты де Малиньи.
– И того самого графа Остермора, – сдавленным голосом отозвался Жюстен.
– Тем слаще будет наша месть! – вскричал сэр Эверард, и в его глазах вновь сверкнул огонек одержимости. – Разве не рука сына должна отплатить за зло, причиненное его матери негодяем-отцом? – Он отрывисто рассмеялся. – Не часто в этом мире правосудие творится подобным образом.
– Ваша ненависть к нему не знает границ, – задумчиво произнес мистер Кэрилл, и в его взгляде мелькнула жалость и сострадание к сидевшему напротив него человеку, который, по его мнению, попусту растрачивал столь сильные эмоции.
– Так же, как и моя любовь к твоей матери, Жюстен, – отозвался старый баронет, и резкие морщины на его увядшем лице, казалось, чуть разгладились, а глаза потеряли свой лихорадочный блеск.
Упершись локтями в стол, он обхватил голову руками, с его губ сорвался стон, и на глаза навернулись слезы, когда перед его мысленным взором промелькнули события более чем тридцатилетней давности.
В те времена они с виконтом Ротерби – как тогда звали молодого Остермора – состояли при дворе короля Якова II в Сен-Жермене, в Париже, куда тот удалился после изгнания из Англии. Во время поездки в Нормандию они познакомились с мадемуазель де Малиньи, дочерью обедневшего chetive noblesse[1 - Chetive noblesse (фр.) – мелкий дворянин (зд. и далее прим. перев.).] – и оба страстно влюбились в нее. Но, как частенько случается с девушками, она предпочла правильность черт лица виконта Ротерби благородству сердца и ума Дика Эверарда. Не зная себе равных там, где дело касалось участия в рискованных предприятиях, Эверард чувствовал неизъяснимую робость и легко тушевался в общении с женщинами. Поэтому он почти без боя сдал свои позиции и уехал в Париж, предоставив другу праздновать легкую победу. Исполняя поручение своего короля, он затем отправился в Ирландию, и, когда после трехлетнего отсутствия вернулся в Париж, Ротерби там уже не было. Оказалось, что старый лорд Остермор употребил все влияние, чтобы выхлопотать для своего беспутного сына прощение за приверженность к свергнутой династии, чем тот не преминул воспользоваться, предоставив своей судьбе не только короля Якова, но и молодую жену, которую незадолго до того привез в Париж.
Как это часто бывает, их союз, основанный на взаимной страсти, не выдержал испытания временем; всякая страсть притупляется привычкой, и, когда это неизбежно произошло, они с разочарованием обнаружили, как мало у них общих интересов.
Воздушное, почти эфемерное существо, она была создана для света и цветов, музыки и поэзии, а у него за красивой внешностью скрывались худшие из черт британского характера: вялость и тупость, и полностью отсутствовало – как то подтвердили дальнейшие события – спасительное для англичан понятие собственного достоинства.
Поэтому едва ли удивительно, что она скоро наскучила ему, и при первой же возможности он поспешил избавиться от цветка, сорванного им в нормандском саду и ублажавшего его чувства в краткий период своего цветения. Его отъезд разбил ее сердце, и по возвращении из Ирландии сэр Эверард узнал, что она умерла, не выдержав выпавшего на ее долю унижения, – злые языки поговаривали, что они с Ротерби даже не потрудились обвенчаться.
Известие о ее кончине весьма скоро достигло ушей самого Ротерби, – двоюродный брат несчастной женщины, последний из рода Малиньи, приехал в Англию, требуя от виконта удовлетворения за нанесенное сестре бесчестье. Между ними состоялась дуэль, завершившаяся смертью молодого француза, и все, видимо, этим и закончилось бы, если бы не беззаветно влюбленный в мадемуазель Малиньи сэр Эверард, который поклялся во что бы то ни стало отомстить своему бывшему другу и соратнику. Узнав об этой страшной клятве, Ротерби не пожалел усилий, чтобы уничтожить сэра Эверарда, и после поражения якобитов под Брэмаром в 1715 году ему чуть было не удалось добиться своего.
Сэр Эверард, однако, очень скоро убедился в том, что слухи о смерти мадемуазель Антуанетты де Малиньи оказались ложными и были распущены из страха перед ее неистовым двоюродным братом, столь опрометчиво взявшем на себя роль мстителя. После четырех месяцев неустанных поисков сэру Эверарду удалось обнаружить ее в Париже, умирающую от голода и лишений в убогой мансарде одного из притонов Двора чудес; за два дня до этого она произвела на свет сына, и оба они, мать и дитя, не протянули бы и недели, если бы не своевременная помощь сэра Эверарда.
Использовав часть средств, которые ему удалось спасти после изгнания короля Якова и которые теперь были вложены в надежное дело во Франции, Голландии и других странах, он выкупил имение Малиньи, отошедшее к кредиторам после смерти отца Антуанетты, и подарил его ребенку в день крестин.
Увы – холодная зима, проведенная Антуанеттой в каморке во Дворе чудес[2 - Двор чудес – в Средние века название нескольких парижских кварталов, в которых обитали нищие, бродяги, воры и проститутки.], посеяла свои семена, и смерть уже точила косу в ожидании жатвы.
Всего два года ее истерзанная душа наслаждалась в Малиньи покоем и уединением, которое не решался нарушить даже сэр Эверард, опасавшийся, что его присутствие лишь заставит сильнее страдать ее, когда-то причинившую ему самому столько страданий.
Имя Ротерби ни разу не упоминалось даже в письмах, которые они время от времени писали друг другу, и она никогда не просила Эверарда приехать к ней, догадываясь о том, что творится у него на сердце. Но однажды, предчувствуя близкую кончину, она, отбросив былую щепетильность, спешно послала за ним. Он прибыл слишком поздно – она умерла в самую ночь перед его приездом, – но зная, что он может не застать ее в живых, она оставила ему письмо, написанное несколькими днями раньше.
«Я не стану пытаться благодарить вас, мой дорогой друг, – прочитал он. – Мне трудно выразить словами чувства, которые я испытываю к вам за все то, что вы сделали. О, Эверард! Как я хотела бы, чтобы Господь подсказал мне тогда верный выбор!» – И сэру Эверарду показалось, что в его измученной душе сверкнул тонкий лучик радости: ради одного этого стоило стойко переносить выпавшие на его долю разочарования и лишения.
«Но на все воля Божья. – Его глаза жадно побежали дальше по строчкам. – Только Он знает, почему для нас лучше так, а не иначе. Мой путь в этой жизни подходит к концу, но остается еще мой сын, мой Жюстен. Я оставляю его вам, столько сделавшему для него. Любите его, заботьтесь о нем, как о своем собственном сыне, и вырастите из него джентльмена такого же благородного, как вы сами. Его отцу ничего не известно о его рождении, и я рада этому, поскольку мне было бы тяжело умереть с мыслью, что однажды он сможет предъявить на него свои права. Пусть же он и дальше пребывает в неведении, – хотя бы до тех пор, пока не будет наказан за проявленную ко мне жестокость».
И в тот же час, задыхаясь от волнения и заливаясь слезами, которых он совершенно не стеснялся, сэр Эверард поклялся усыновить Жюстена и в точности исполнить волю его матери – особенно последний пункт ее завещания.
Клятвы у сэра Эверарда не расходились с делом. Жюстен впервые узнал правду о своих родителях в очень нежном возрасте; с тех пор эта история регулярно повторялась мальчику, и сэр Эверард мог с удовлетворением наблюдать, как в нем неуклонно возрастало отвращение к негодяю, оказавшемуся его родителем по плоти, и благоговение перед памятью прекрасной достойной женщины, его матери.
Что касается всего остального, то Жюстен рос, не ведая ни в чем отказа. Выкупленное имение приносило неплохой доход, значительно выросший за то время, пока им управлял сэр Ричард. По достижении совершеннолетия юношу послали учиться в Оксфорд, а затем, для завершения образования, отправили в двухлетнюю поездку по Европе, вернувшись из которой он был представлен ко двору короля Якова Старого Претендента в Риме, чьим доверенным лицом в Париже являлся сам сэр Эверард.
Исполняя свой долг так, как он понимал его, сэр Эверард постоянно сверял общее направление воспитания юноши с мрачной целью, маячившей на далеком горизонте, и достигнутые им результаты превзошли, как ему самому казалось, все ожидания. Жюстен унаследовал немало черт характера своей матери и почти ничего – от своего отца, так что он мог вырасти человеком веселым и жизнерадостным, но влияние сэра Эверарда возобладало, и врожденная живость, подавленная британской флегматичностью, выродилась в сардонический юмор, в ироничное отношение ко всему на свете, как к высокому, так и к низменному. Мистер Кэрилл распрощался с иллюзиями задолго до того, как у него прорезались зубы мудрости; полученное им превосходное образование в изрядной степени способствовало такой метаморфозе, равно как и преподанные сэром Ричардом уроки мизантропии, из которых он вынес твердую убежденность, что все мужчины – подлецы и обманщики, а женщины – безмозглые простушки.
Своим девизом он выбрал слова vos non vobis[3 - Vos non vobis (лат.) – вам, но не для вас.] – намереваясь, по всей видимости, оставаться зрителем в театре, под названием «жизнь», но вместо этого превратившись, как и следовало ожидать, в одно из главных действующих в нем лиц.
Старый баронет увидел сейчас эти события тридцатилетней давности, как если бы они только что свершились; из его горла вырвался странный звук, напоминающий и рычание и всхлипывание одновременно, и он в изнеможении откинулся на спинку кресла. Помрачневший Жюстен сел на стул возле стола.
– Расскажите мне о своих намерениях, прошу вас, – обратился он к сэру Ричарду.
– С удовольствием, – согласился тот. – Итак, милорд Остермор, в погоне за выгодой однажды уже поменявший цвет своего мундира, готов сделать это еще раз и по той же самой причине. Я получил из Англии сведения, что его светлость, увлекшись биржевыми спекуляциями, охватившими весь Лондон, понес большие убытки. Насколько они велики, я не могу с уверенностью сказать, но, видимо, достаточно серьезны, чтобы он решился предложить свои услуги королю, которому когда-то служил, – за приличное вознаграждение, разумеется. Неделю назад один джентльмен, курсирующий между двором Его Величества в Риме и Парижем, сообщил мне, что Остермор в письменной форме уведомил его Величество о своей готовности вновь встать под знамена борцов за трон Стюартов. Он также доставил мне письма от Его Величества – все, разумеется, незапечатанные – к нашим друзьям в Англии, и поручил мне переправить их туда при первой же благоприятной возможности. Так вот среди этих посланий оказалось одно, адресованное милорду Остермору, причем с весьма заманчивыми предложениями. Прочитав его, я сделал неожиданный для себя вывод, что епископу Эттербери уже удалось изрядно поколебать преданность его светлости королю Георгу I и это письмо, – тут он хлопнул рукой по лежавшей перед ним на столе бумаге, – должно завершить начатое им дело. Однако тут появляешься ты с новыми инструкциями от Его Величества, предписывающими мне придержать эти письма и немедленно отправляться в Англию, чтобы уговорить Эттербери и его сторонников отказаться от намеченных ими планов.
Мистер Кэрилл согласно кивнул.
– В этом нет ничего удивительного, – сказал он. – Король Яков в Риме располагает достоверной информацией, что в Лондоне заподозрили о существовании заговора, и Эттербери необходимо предупредить об этом. Но я не понимаю, при чем здесь милорд Остермор?
– Неужели? – медленно проговорил сэр Эверард и, подавшись вперед, положил руку на локоть Жюстена. – Если я должен дать совет епископу воздержаться от решительных действий, то почему бы тебе не подтолкнуть к ним милорда Остермора?
Мистер Кэрилл нахмурился и пристально посмотрел на своего собеседника, но ничего не сказал.
– Вряд ли нам когда-либо еще представится возможность одним мановением руки отправить Остермора на виселицу, – закончил сэр Эверард, произнеся последнее слово своей тирады с упоением, которое без большой натяжки можно было назвать демоническим.
– Как же мы сможем уничтожить его? – продолжал допытываться Жюстен, не решаясь поверить охватившим его душу недобрым предчувствиям.
Рафаэль Сабатини
Настойчивые, предпринимаемые на протяжении жизни нескольких поколений, попытки якобитов восстановить династию Стюартов, свергнутую Вильгельмом Оранским в результате Славной революции в Англии (1688), не могли ускользнуть от внимания выдающегося мастера приключенческого жанра Рафаэля Сабатини. Романтик в душе, Сабатини умел быть драматичным без мелодраматизма и всегда оставаться реалистом в изображении прошлого, превзойдя в этом таких признанных грандов, как Вальтер Скотт, Дюма и Стивенсон. Он всегда подчеркивал, что писатель-историк обязан не только основательно изучить описываемый им период, но и постараться максимально прочувствовать нюансы происходившего. В романе «Львиная шкура» бурная романтическая история разворачивается на фоне затянувшегося противостояния сторонников двух королей. И если об исходе заочной королевской «дуэли» нетрудно догадаться, то финал любовного приключения остается непредсказуемым вплоть до самой последней страницы.
Рафаэль Сабатини
Львиная шкура
LION'S SKIN
Художник К. Пузанков
© А. Кузьменков
© Ю. Кузьменкова
© К. Пузанков
* * *
Тот, кто шкуру продал неубитого льва
Сам бесславно погиб на охоте…
В. Шекспир, «Генрих V»
Глава 1
Фанатик
Апрельская гроза громыхала над Парижем, низвергая потоки воды на гранитные набережные острова Ситэ и на громаду собора Парижской Богоматери, контуры которого едва различались сквозь завесу окутавшего его дождя. И в душе мистера Кэрилла, недавно возвратившегося из Рима, в задумчивости стоявшего у окна и созерцавшего разбушевавшуюся стихию, сгущались тучи под стать тем, что затянули низкое парижское небо. Впрочем, со стороны могло показаться, что он был слеп и глух к происходящему, и сэр Ричард Эверард, расположившийся за огромным, заваленным бумагами столом в глубине комнаты, потемневшая обстановка которой наводила на мысль о временах минувших царствований, решил сам положить конец затянувшейся паузе.
– Пришло время действовать, Жюстен, – окликнул он своего приемного сына. – Если ты таков, каким я – с Божьей помощью – всегда пытался воспитать тебя, ты не станешь колебаться.
Мистер Кэрилл медленно повернулся к нему.
– Будь я иным, возможно, я проявил бы сейчас больше энтузиазма, – ответил он тихим приятным голосом, и только очень чуткое ухо уловило бы французский акцент в его тщательном, на грани педантизма, произношении английских слов.
Мистера Кэрилла никак нельзя было назвать красавцем, для этого у него был слишком горбатый нос, непропорционально длинный и угловатый подбородок и чересчур бледная кожа. Однако его юное, отмеченное печатью внутреннего достоинства лицо надолго врезалось в память каждому, кто видел его хотя бы мельком, а широко посаженные глаза зеленоватые и малоподвижные, глядели так спокойно, что, казалось, их обладатель, наделен необыкновенной проницательностью. У него хватило смелости отказаться от парика, и перехваченные широкой муаровой лентой рыжевато-каштановые локоны, в которых поблескивали золотистые пряди, своей пышностью могли соперничать с любым париком. Жесткая линия рта свидетельствовала о непреклонной решимости и придавала бы ему весьма мрачный вид, если бы не предчувствие улыбки, готовой в любой момент заиграть на его устах, хотя трудно было угадать, какой она будет: веселой или саркастической.
Роста чуть выше среднего, мистер Кэрилл мог похвастаться – имей он такую склонность – изящной фигурой и утонченными манерами и одевался с той, свойственной французам, изысканной элегантностью, которую в Англии назвали бы пижонством. На нем был богато расшитый золотом темно-синий камзол с белой атласной подкладкой, открывавшейся взгляду при каждом его движении, и синие же чулки с золотой елочкой, бежавшей по всей их внешней стороне; драгоценные камни прятались в брюссельских кружевах его воротничка, а на пряжках его лакированных туфель с красными каблуками поблескивали алмазы.
– Жюстен! – вскричал сэр Ричард, вложив в это единственное слово всю боль и досаду, терзавшую его, но тут же, словно устыдившись своего порыва, добавил уже сдержаннее. – Какие могут быть сомненья?
– Какими бы они ни были, – услышал он невозмутимый ответ, – лучше взвесить все сейчас, чем раскаиваться в содеянном потом, когда будет слишком поздно.
– Скажи, что смущает тебя?
– Я не понимаю, почему вы столько лет ждали.
Сэр Ричард с отсутствующим видом тронул лежавшие перед ним бумаги, и в его глазах вспыхнул нездоровый огонек, свойственный людям, терзаемым телесным недугом или навязчивыми мыслями.
– Отмщение – это такое блюдо, – неспешно начал он, – которое перед употреблением должно хорошенько остыть; только тогда оно приобретает свой неповторимый вкус. – Тут он сделал небольшую паузу, прежде чем продолжить. – Да, я мог вернуться в Англию и убить его. Но разве он заслужил такую легкую и быструю кончину?
– Для наказания существует ад, – напомнил ему мистер Кэрилл.
– Откуда нам известно, что нас ждет за могилой? – услышал он суровый ответ. – Имея дело с Остермором, я не мог рисковать. Поэтому я решил сначала приготовить для него чашу питья настолько горького, что, испив ее, он сам захочет умереть. Если бы в пятнадцатом году мы взяли верх, я заставил бы его заплатить за совершенное им преступление. Но судьба распорядилась иначе, и я был арестован, а затем сослан на плантации. Как ты думаешь, Жюстен, что помогло мне вынести выпавшие на мою долю испытания, которые могли бы сломить и более крепкого человека, если даже через пять лет я нашел в себе силы и мужество совершить побег? Я должен был остаться в живых и свести счеты с Остермором прежде, чем самому предстать перед Всевышним; что, как не эта цель – смысл всего моего существования – поддерживала меня эти долгие годы? И если сейчас ты откажешься… О! – Его голос сорвался, и, когда он вновь заговорил, в его интонациях послышались страх и тревога. – Я не могу поверить в это, Жюстен! Ведь ты – сын Антуанетты де Малиньи.
– И того самого графа Остермора, – сдавленным голосом отозвался Жюстен.
– Тем слаще будет наша месть! – вскричал сэр Эверард, и в его глазах вновь сверкнул огонек одержимости. – Разве не рука сына должна отплатить за зло, причиненное его матери негодяем-отцом? – Он отрывисто рассмеялся. – Не часто в этом мире правосудие творится подобным образом.
– Ваша ненависть к нему не знает границ, – задумчиво произнес мистер Кэрилл, и в его взгляде мелькнула жалость и сострадание к сидевшему напротив него человеку, который, по его мнению, попусту растрачивал столь сильные эмоции.
– Так же, как и моя любовь к твоей матери, Жюстен, – отозвался старый баронет, и резкие морщины на его увядшем лице, казалось, чуть разгладились, а глаза потеряли свой лихорадочный блеск.
Упершись локтями в стол, он обхватил голову руками, с его губ сорвался стон, и на глаза навернулись слезы, когда перед его мысленным взором промелькнули события более чем тридцатилетней давности.
В те времена они с виконтом Ротерби – как тогда звали молодого Остермора – состояли при дворе короля Якова II в Сен-Жермене, в Париже, куда тот удалился после изгнания из Англии. Во время поездки в Нормандию они познакомились с мадемуазель де Малиньи, дочерью обедневшего chetive noblesse[1 - Chetive noblesse (фр.) – мелкий дворянин (зд. и далее прим. перев.).] – и оба страстно влюбились в нее. Но, как частенько случается с девушками, она предпочла правильность черт лица виконта Ротерби благородству сердца и ума Дика Эверарда. Не зная себе равных там, где дело касалось участия в рискованных предприятиях, Эверард чувствовал неизъяснимую робость и легко тушевался в общении с женщинами. Поэтому он почти без боя сдал свои позиции и уехал в Париж, предоставив другу праздновать легкую победу. Исполняя поручение своего короля, он затем отправился в Ирландию, и, когда после трехлетнего отсутствия вернулся в Париж, Ротерби там уже не было. Оказалось, что старый лорд Остермор употребил все влияние, чтобы выхлопотать для своего беспутного сына прощение за приверженность к свергнутой династии, чем тот не преминул воспользоваться, предоставив своей судьбе не только короля Якова, но и молодую жену, которую незадолго до того привез в Париж.
Как это часто бывает, их союз, основанный на взаимной страсти, не выдержал испытания временем; всякая страсть притупляется привычкой, и, когда это неизбежно произошло, они с разочарованием обнаружили, как мало у них общих интересов.
Воздушное, почти эфемерное существо, она была создана для света и цветов, музыки и поэзии, а у него за красивой внешностью скрывались худшие из черт британского характера: вялость и тупость, и полностью отсутствовало – как то подтвердили дальнейшие события – спасительное для англичан понятие собственного достоинства.
Поэтому едва ли удивительно, что она скоро наскучила ему, и при первой же возможности он поспешил избавиться от цветка, сорванного им в нормандском саду и ублажавшего его чувства в краткий период своего цветения. Его отъезд разбил ее сердце, и по возвращении из Ирландии сэр Эверард узнал, что она умерла, не выдержав выпавшего на ее долю унижения, – злые языки поговаривали, что они с Ротерби даже не потрудились обвенчаться.
Известие о ее кончине весьма скоро достигло ушей самого Ротерби, – двоюродный брат несчастной женщины, последний из рода Малиньи, приехал в Англию, требуя от виконта удовлетворения за нанесенное сестре бесчестье. Между ними состоялась дуэль, завершившаяся смертью молодого француза, и все, видимо, этим и закончилось бы, если бы не беззаветно влюбленный в мадемуазель Малиньи сэр Эверард, который поклялся во что бы то ни стало отомстить своему бывшему другу и соратнику. Узнав об этой страшной клятве, Ротерби не пожалел усилий, чтобы уничтожить сэра Эверарда, и после поражения якобитов под Брэмаром в 1715 году ему чуть было не удалось добиться своего.
Сэр Эверард, однако, очень скоро убедился в том, что слухи о смерти мадемуазель Антуанетты де Малиньи оказались ложными и были распущены из страха перед ее неистовым двоюродным братом, столь опрометчиво взявшем на себя роль мстителя. После четырех месяцев неустанных поисков сэру Эверарду удалось обнаружить ее в Париже, умирающую от голода и лишений в убогой мансарде одного из притонов Двора чудес; за два дня до этого она произвела на свет сына, и оба они, мать и дитя, не протянули бы и недели, если бы не своевременная помощь сэра Эверарда.
Использовав часть средств, которые ему удалось спасти после изгнания короля Якова и которые теперь были вложены в надежное дело во Франции, Голландии и других странах, он выкупил имение Малиньи, отошедшее к кредиторам после смерти отца Антуанетты, и подарил его ребенку в день крестин.
Увы – холодная зима, проведенная Антуанеттой в каморке во Дворе чудес[2 - Двор чудес – в Средние века название нескольких парижских кварталов, в которых обитали нищие, бродяги, воры и проститутки.], посеяла свои семена, и смерть уже точила косу в ожидании жатвы.
Всего два года ее истерзанная душа наслаждалась в Малиньи покоем и уединением, которое не решался нарушить даже сэр Эверард, опасавшийся, что его присутствие лишь заставит сильнее страдать ее, когда-то причинившую ему самому столько страданий.
Имя Ротерби ни разу не упоминалось даже в письмах, которые они время от времени писали друг другу, и она никогда не просила Эверарда приехать к ней, догадываясь о том, что творится у него на сердце. Но однажды, предчувствуя близкую кончину, она, отбросив былую щепетильность, спешно послала за ним. Он прибыл слишком поздно – она умерла в самую ночь перед его приездом, – но зная, что он может не застать ее в живых, она оставила ему письмо, написанное несколькими днями раньше.
«Я не стану пытаться благодарить вас, мой дорогой друг, – прочитал он. – Мне трудно выразить словами чувства, которые я испытываю к вам за все то, что вы сделали. О, Эверард! Как я хотела бы, чтобы Господь подсказал мне тогда верный выбор!» – И сэру Эверарду показалось, что в его измученной душе сверкнул тонкий лучик радости: ради одного этого стоило стойко переносить выпавшие на его долю разочарования и лишения.
«Но на все воля Божья. – Его глаза жадно побежали дальше по строчкам. – Только Он знает, почему для нас лучше так, а не иначе. Мой путь в этой жизни подходит к концу, но остается еще мой сын, мой Жюстен. Я оставляю его вам, столько сделавшему для него. Любите его, заботьтесь о нем, как о своем собственном сыне, и вырастите из него джентльмена такого же благородного, как вы сами. Его отцу ничего не известно о его рождении, и я рада этому, поскольку мне было бы тяжело умереть с мыслью, что однажды он сможет предъявить на него свои права. Пусть же он и дальше пребывает в неведении, – хотя бы до тех пор, пока не будет наказан за проявленную ко мне жестокость».
И в тот же час, задыхаясь от волнения и заливаясь слезами, которых он совершенно не стеснялся, сэр Эверард поклялся усыновить Жюстена и в точности исполнить волю его матери – особенно последний пункт ее завещания.
Клятвы у сэра Эверарда не расходились с делом. Жюстен впервые узнал правду о своих родителях в очень нежном возрасте; с тех пор эта история регулярно повторялась мальчику, и сэр Эверард мог с удовлетворением наблюдать, как в нем неуклонно возрастало отвращение к негодяю, оказавшемуся его родителем по плоти, и благоговение перед памятью прекрасной достойной женщины, его матери.
Что касается всего остального, то Жюстен рос, не ведая ни в чем отказа. Выкупленное имение приносило неплохой доход, значительно выросший за то время, пока им управлял сэр Ричард. По достижении совершеннолетия юношу послали учиться в Оксфорд, а затем, для завершения образования, отправили в двухлетнюю поездку по Европе, вернувшись из которой он был представлен ко двору короля Якова Старого Претендента в Риме, чьим доверенным лицом в Париже являлся сам сэр Эверард.
Исполняя свой долг так, как он понимал его, сэр Эверард постоянно сверял общее направление воспитания юноши с мрачной целью, маячившей на далеком горизонте, и достигнутые им результаты превзошли, как ему самому казалось, все ожидания. Жюстен унаследовал немало черт характера своей матери и почти ничего – от своего отца, так что он мог вырасти человеком веселым и жизнерадостным, но влияние сэра Эверарда возобладало, и врожденная живость, подавленная британской флегматичностью, выродилась в сардонический юмор, в ироничное отношение ко всему на свете, как к высокому, так и к низменному. Мистер Кэрилл распрощался с иллюзиями задолго до того, как у него прорезались зубы мудрости; полученное им превосходное образование в изрядной степени способствовало такой метаморфозе, равно как и преподанные сэром Ричардом уроки мизантропии, из которых он вынес твердую убежденность, что все мужчины – подлецы и обманщики, а женщины – безмозглые простушки.
Своим девизом он выбрал слова vos non vobis[3 - Vos non vobis (лат.) – вам, но не для вас.] – намереваясь, по всей видимости, оставаться зрителем в театре, под названием «жизнь», но вместо этого превратившись, как и следовало ожидать, в одно из главных действующих в нем лиц.
Старый баронет увидел сейчас эти события тридцатилетней давности, как если бы они только что свершились; из его горла вырвался странный звук, напоминающий и рычание и всхлипывание одновременно, и он в изнеможении откинулся на спинку кресла. Помрачневший Жюстен сел на стул возле стола.
– Расскажите мне о своих намерениях, прошу вас, – обратился он к сэру Ричарду.
– С удовольствием, – согласился тот. – Итак, милорд Остермор, в погоне за выгодой однажды уже поменявший цвет своего мундира, готов сделать это еще раз и по той же самой причине. Я получил из Англии сведения, что его светлость, увлекшись биржевыми спекуляциями, охватившими весь Лондон, понес большие убытки. Насколько они велики, я не могу с уверенностью сказать, но, видимо, достаточно серьезны, чтобы он решился предложить свои услуги королю, которому когда-то служил, – за приличное вознаграждение, разумеется. Неделю назад один джентльмен, курсирующий между двором Его Величества в Риме и Парижем, сообщил мне, что Остермор в письменной форме уведомил его Величество о своей готовности вновь встать под знамена борцов за трон Стюартов. Он также доставил мне письма от Его Величества – все, разумеется, незапечатанные – к нашим друзьям в Англии, и поручил мне переправить их туда при первой же благоприятной возможности. Так вот среди этих посланий оказалось одно, адресованное милорду Остермору, причем с весьма заманчивыми предложениями. Прочитав его, я сделал неожиданный для себя вывод, что епископу Эттербери уже удалось изрядно поколебать преданность его светлости королю Георгу I и это письмо, – тут он хлопнул рукой по лежавшей перед ним на столе бумаге, – должно завершить начатое им дело. Однако тут появляешься ты с новыми инструкциями от Его Величества, предписывающими мне придержать эти письма и немедленно отправляться в Англию, чтобы уговорить Эттербери и его сторонников отказаться от намеченных ими планов.
Мистер Кэрилл согласно кивнул.
– В этом нет ничего удивительного, – сказал он. – Король Яков в Риме располагает достоверной информацией, что в Лондоне заподозрили о существовании заговора, и Эттербери необходимо предупредить об этом. Но я не понимаю, при чем здесь милорд Остермор?
– Неужели? – медленно проговорил сэр Эверард и, подавшись вперед, положил руку на локоть Жюстена. – Если я должен дать совет епископу воздержаться от решительных действий, то почему бы тебе не подтолкнуть к ним милорда Остермора?
Мистер Кэрилл нахмурился и пристально посмотрел на своего собеседника, но ничего не сказал.
– Вряд ли нам когда-либо еще представится возможность одним мановением руки отправить Остермора на виселицу, – закончил сэр Эверард, произнеся последнее слово своей тирады с упоением, которое без большой натяжки можно было назвать демоническим.
– Как же мы сможем уничтожить его? – продолжал допытываться Жюстен, не решаясь поверить охватившим его душу недобрым предчувствиям.
Другие книги автора:
Популярные книги
